Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

ей, что он знаком с моим талантом, очень серьезным, что я - личность довольно

необыкновенная, но что я выезжаю в свет по вечерам и что мной руководят (с лукавым

видом) знаменитые художники. Клара, глядя ему прямо в глаза: “Какой знаменитый

художник: Жулиан? Лефевр? (Напомним, что Лефевр преподавал в мужском отделении

Академии Жулиана - авт.) - “Нет, Бастьен-Лепаж”. Клара: “Нет, вы совершенно

ошибаетесь: она выезжает очень редко и целыми днями работает. А что до Бастьен-

Лепажа, то она видит его в салоне своей матери; и он даже никогда не бывает в

мастерской”.

Что за прелесть эта девушка! И она сказала чистую правду, потому что этот злодей Жюль (

Бастьен-Лепаж - авт.) ни в чем не помогает мне. А Лефевр-то кажется серьезно думал это!

Уже два часа. Новый год уже наступил, и ровно в полночь, с часами в руках, я произношу

свое пожелание, заключенное в одном-единственном слове - слове прекрасном, звучном, великолепном, опьянительном:

- Славы!”

Как говорится, с чего начали, к тому же и пришли. Славы!

Однако, слава уже есть, раз о ней заговорили в салоне принцессы Матильды (1820-1904), которая происходила из рода Бонапартов. Она была дочерью Жерома Бонапарта, короля

Вестфальского, в 1841 г. вышла замуж, что для нас, русских, особенно интересно, за князя

Анатолия Николаевича Демидова-Сан-Донато, богатейшего русского магната, купившего

княжество Сан-Донато близ Флоренции, чтобы называться князем Сан-Донато, титул,

кстати, непризнанный в России императором Николаем I, почему он и не был принят во

дворце, в то время как принцессу Матильду там принимали. Через четыре года она с ним

разъехалась. Причину можно кратко выразить в таком анекдоте: Монтрон, узнавши о

свадьбе Демидова с дочерью бывшего короля Вестфальского, сказал: “Наверное, это

ужасно, когда приходится е... ь уважительно”. Впрочем, к тому времени, о котором мы

ведем рассказ, Демидов уже умер.

Наполеон III был двоюродным братом принцессы Матильды, и во Второй империи, будучи

членом императорского дома, она играла значительную роль в жизни Парижа. Ее

литературный салон оставался центром культурной жизни Парижа и при Третьей

Республике. Знаменитый салон посещали Флобер, братья Гонкуры, Теофиль Готье, оба

Дюма, отец и сын, Сарду, но в семидесятые годы Гонкур уже жаловался, что уровень

салона настолько снизился, людишки измельчали, что в него стали приглашать даже

авторов водевилей, как, например, Лабиша, автора “Соломенной шляпки”, знакомой еще

советскому зрителю по одноименному телефильму, где играл любимец публики Андрей

Миронов. Тем не менее, сам Эдмон Гонкур не переставал посещать обеды принцессы,

сопровождал ее во Французский театр, посещал с ней заседание Французской академии, о

чем мы уже писали, и даже правил на пару с Флобером ее повестушку, которую она

написала на смерть своей любимой собачки Диди, вздыхая при этом, что от этого текста

застонут печатные станки. Никуда не мог он деться от принцессы, потому что именно в ее

салоне вершились многие судьбы и создавались литературные и художественные

репутации. Понятно, почему там бывали и Канроберы, принадлежащие к светской

верхушке Париже. Не надо забывать, что в 70-е годы сенатор Франсуа Канробер был

лидером бонапартистов в палате депутатов. Впоследствии, уже после смерти

Башкирцевой, салон принцессы Матильды посещал Мопассан, где у него впервые и

проявились на людях признаки сумасшествия. Немаловажно для понимания салона

принцесса было и то обстоятельство, что хотя она до конца жизни юридически оставалась

Демидовой, княгиней Сан-Донато, однако состояла в гражданском браке с художником, носившем простонародную фамилию Попелен, что давало повод в обществе для

злословия и откладывало определенный отпечаток на стиль ее салона.

Но вернемся к нашей героине и обратим внимание на ее доверчивость, на слепую веру в

подругу, в то, что она стоит на страже ее интересов. Бастьен действительно не учит ее, но

все-таки неоднократно бывал в ее мастерской и у них в гостиной, где все стены были

завешаны работами Башкирцевой. Так что даже в этом пересказе есть и правда, и ложь, но

очень хорошо понятно, что одна льстит, а другая лесть с удовольствием принимает. И

неизвестно, какой разговор у принцессы Матильды состоялся на самом деле. А что уж

Клер говорила про Марию Башкирцеву после смерти, мы уже знаем, почему бы ей ни

злословить и при жизни. Вскоре, Мария, как особа достаточно проницательная, поняла это

и не доверяла подруге свои девичьи тайны.

“Это грустно, но у меня нет подруги, я никого не люблю, и меня никто не любит”

(Запись от 20 января 1884 года.)

Впрочем, Мария тут же начинает вести переговоры через брата Бастьен-Лепажа,

архитектора Эмиля, чтобы и вправду стать ученицей художника. Она сравнивает картину, которую задумал Бастьен-Лепаж, “Вифлиемских пастухов” со своей картиной, “Святые

жены”, и сама поражается мысли, что осмеливается сравнивать себя с гением.

Но 5 января происходит одно событие, о котором нет ничего, в первом издании дневника, с

которого сделан единственный русский перевод, этот эпизод появляется только в

двухтомном парижском издании 1901 года. Башкирцева посещает посмертную выставку

Эдуарда Мане. До этого она могла видеть в Салоне 1882 года только его картину

“Пертюизе - охотник на львов”, за которую он наконец был удостоен медали Салона.

“Вся выставка удивительна. Все непоследовательно, по-детски и в то же время

грандиозно.

Есть немыслимые вещи, но есть и великолепные места. Еще немного, и он станет для тебя

самым великим гением живописи. Это почти всегда уродливо, часто бесформенно, но

всегда живо. Там есть великолепно схваченные выражения лиц. И даже в самых

неприятных вещах есть что-то такое, что позволяет смотреть без отвращения и скуки. В

нем есть поразительная самоуверенность в сочетании с таким же огромным невежеством, и несмотря на это, к нему испытываешь исключительное доверие. Это как детство гения.

И почти полные заимствования у Тициана (лежащая женщина и негр), у Веласкеса, Курбе, Гойи. Но все художники крадут друг у друга. А Мольер! Он заимствовал целые страницы, слово в слово; я читала, я знаю”. (Запись от 5 января 1884 года.)

Именно после этой выставки она начинает размышлять над живописью Бастьен-Лепажа,