В Турции Троцкий опубликовал два больших труда — автобиографию «Моя жизнь» и трехтомную «Историю русской революции». Как считают некоторые исследователи, его главной задачей в те годы стала мобилизация левых сил в Германии против нараставшей нацистской опасности. Призывы Троцкого к единству в борьбе против нацистов отвергали как сталинисты, так и лидеры германской социал-демократии. Победа Гитлера в феврале 1933 года была расценена Троцким как крупнейшее поражение международного рабочего движения.
В июле того же года новое французское правительство во главе с Эдуардом Даладье предоставило Троцкому тайное убежище во Франции. Затем в жизни большевистского эмигранта была Норвегия, но и там он надолго не задержался. Сталин назвал Троцкого агентом Гитлера. Норвежский министр юстиции Трюгве Ли вынужден был интернировать Троцкого. В декабре 1936 года президент Мексики Л. Карденас предоставил ему убежище.
Омары большевистского изгнанника
Первая высылка Троцкого в Алма-Ату сопровождалась строжайшим требованием прекратить какую бы то ни было политическую деятельность. В ответ последовал категорический отказ. Л.Д. Троцкий писал по этому поводу:
«Московский посланец ГПУ Волынский оставался все время в Алма-Ата, ожидая инструкций. 20 января (1929 года) он явился ко мне в сопровождении многочисленных вооруженных агентов ГПУ, занявших входы и выходы, и предъявил мне нижеследующую выписку из протокола ГПУ… «Слушали: Дело гражданина Троцкого, Льва Давидовича… по обвинению в контрреволюционной деятельности, выразившейся в организации нелегальной антисоветской партии, деятельность которой за последнее время направлена к провоцированию антисоветских выступлений и к подготовке вооруженной борьбы против советской власти. Постановили: Гражданина Троцкого, Льва Давыдовича, выслать из пределов СССР»…
Троцкий потребовал от сопровождавших его представителей ОГПУ сообщить место, куда его решили выслать. Ему ответили, что отдан окончательный приказ доставить Троцкого с семьей в Константинополь. Троцкого с семьей отправили в Одессу, погрузили на пароход «Ильич», на котором политический изгнанник в феврале 1929 года прибыл в турецкую столицу. Троцкий вспоминал, что пароход, «без груза и без пассажиров, отчалил около часа ночи. На протяжении шестидесяти миль… прокладывал дорогу ледокол. Свирепствовавший… шторм лишь слегка захватил нас последним ударом крыла. 12 февраля мы вышли в Босфор. Турецкому полицейскому офицеру, который явился в Буюк-Дере на пароход для проверки пассажиров — кроме моей семьи и агентов ГПУ на пароходе пассажиров не было, — я вручил для пересылки президенту Турецкой республики Кемаль-Паше следующее заявление: «Милостивый Государь. У ворот Константинополя я имею честь известить Вас, что на турецкую границу я прибыл отнюдь не по своему выбору и что перейти эту границу я могу, лишь подчиняясь насилию. Соблаговолите, господин президент, принять соответственные мои чувства. Л. Троцкий. 12 февраля 1929 года»…
Последствий это заявление не имело. Пароход проследовал дальше на рейд. После 22-х дневного пути, покрыв расстояние в шесть тысяч километров, мы оказались в Константинополе…»
После посещения консульства Советского государства Троцкий с семьей оказался на частной квартире, затем ему предоставили дом на Принцевых островах, откуда ему вскоре пришлось отправиться во Францию, Норвегию, Мексику…
В начале XXI века в средствах массовой информации появились сообщения, что дом на Принцевых островах, в котором в годы изгнания жил со своей семьей и охраной Лев Троцкий, выставлен на продажу за два с половиной миллиона долларов. Владельцы особняка при этом выставили условие — «будущий владелец должен сохранить дом как историческую реликвию, как место, где проживал известный в мире человек». Еще больше владельцам дома хотелось, чтобы трехэтажный особняк вместе с великолепным садом общей площадью более трех с половиной тысяч квадратных метров купило бы министерство культуры Турции и создало там музей Троцкого.
В настоящее время дом Троцкого пользуется большой популярностью у туристов, приезжающих на отдых в Турцию. На территории особняка до сих пор сохранился в отличном состоянии бассейн, где Троцкий содержал омаров. Похоже, большевистские эмигранты даже в изгнании в средствах не нуждались…
«Оказались глубоко и надолго русифицированными…»
К концу 20-х годов прошлого века из русских, приехавших в Константинополь в поисках возвышенных «греческих мечтаний», совсем никого не осталось. Начался их новый исход — в другие страны…
А вот тем, кто не был востребован иностранными государствами, кого нигде не ждали и никуда не приглашали, кому так и не досталось выездной визы — подобно большевистскому эмигранту Троцкому, пришлось осваиваться на своей новой родине — выживать, зачастую ценой неимоверных моральных и физических сил.
В конце 20-х годов XX столетия в Стамбуле несколько раз побывал советский писатель Петр Андреевич Павленко. В 1924–1927 годах он работал в советском торгпредстве в Турции. Его первые рассказы и очерки были посвящены зарубежному Востоку (сборники «Азиатские рассказы», «Стамбул и Турция» и другие).
В своих турецких путевых заметках Павленко упоминал и Русский Стамбул. Если отвлечься от некоторого налета большевистской идеологии, порой сквозящей в выводах писателя, он оставил интересные воспоминания о том, как выглядела, что представляла собой, чем занималась русская диаспора Стамбула после исхода основной массы эмиграции в другие страны.
Хотя поселившимся в чужом городе русским было нелегко, они все же сумели прижиться в турецком обществе — так их было много, и пришли они в город в момент особенного спроса на все западное. «И в этот момент пришли русские, — писал Павленко. — Даже не пришли, а ввалились. Молва утверждает, что их было, по меньшей мере, двести тысяч». Отдавая должное высокому уровню культуры и образования эмигрантов, писатель утверждал, что «любой из этого двухсоттысячного табора был культурнее первого из всех десяти миллионов турецких низов и середины».
На верхах турецкой жизни нашлось место для избранной тысячи, отмечал Павленко, все остальные, шагая друг через друга, распределились на других социальных ступенях. Разный уровень культуры и социальная пестрота эмигрантского состава привели к некоему искусственному отбору, и каждый класс турецкого общества вобрал в себя то, что ему было необходимо. Больше всего эмигрантов оказалось в городских низах, и эти низы, давно нуждавшиеся во влиянии со стороны, в первую очередь «вдруг оказались глубоко и надолго русифицированными».
