Маресьев родился и вырос в советское время: был октябренком, пионером, комсомольцем… Все, чему учила его советская жизнь, противоречило такому образу мыслей. Перед глазами стоял пример Островского — Корчагина. Он говорил ему: «Не все еще потеряно. Можно еще бороться. До сих пор не было случая, чтобы безногие управляли самолетом. Что же с того? Мало ли чего не было до сих пор! Ты не имеешь права отказываться от своей цели, пока не исчерпал все возможности».
В статье «Школа настоящих людей», напечатанной в «Комсомольской правде», А. Маресьев писал: «Настоящий советский человек — это тот, кто всегда подчиняет свои личные интересы интересам общего дела, честно и до конца выполняет свой долг перед обществом, который ставит перед собой трудные цели и стремится к ним, несмотря ни на какие лишения…»
Таких «настоящих» людей у нас миллионы. Их становится все больше и больше.
Тяжело жилось маленькой Тане (роман «Кружилиха»), эвакуированной вместе с матерью из голодного, оледенелого блокадного Ленинграда, но вдали от родного города, как с верным другом, советовалась она с Павлом Корчагиным:
«Таня дочитала книгу, закрыла ее, закрыла глаза и положила щеку на переплат. «Как закалялась сталь» было написано на переплете. На щеках Тани, под ресницами блестели слезы…»
Герой повести «Трое в серых шинелях» В. Добровольского Виктор Черкашин, для которого «жить — значит, приносить пользу», на просьбу тяжело раненного Чемезова принести что-нибудь почитать, не задумываясь, отнес ему «Как закалялась сталь».
Душа Чемезова была «убита войной». Виктора передернуло от ужаса, когда он, в очередной раз, встретился с Чемезовым в госпитале. Человек еще жил, а мозг перестал работать. «Я уже мертвец», — говорил Чемезов. «Это кажется, — пытался успокоить его Черкашин, — мнительность такая бывает. Главное — воля».
«Чемезов ничего не ответил. Он уже не был так резок и угловат, как в первые дни их свиданий. Книга «Как закалялась сталь» лежала на тумбочке.
— Островский был писателем, — сказал Чемезов грустно.
— Островский стал писателем, — поправил Виктор. — Он переменил оружие, взял в руки перо, но остался в строю.
— Мое оружие — мускулы, — перебил Чемезов, тяжело дыша. — Оно уничтожено. Я не философ и не писатель. Не знаю, что такое подвиг, но что-то подобное я делал на войне. А теперь я — мешок с костями, насмешка.
Слова были тихие и грустные, и их было очень больно слушать. Виктор сказал, не отводя глаз от потемневшего лица Чемезова:
— Мне кажется, что настоящий подвиг — это только такой, который имеет продолжение. Тогда это подвиг.
Чемезов приподнялся на локте, спросил сердито:
— Какой же подвиг я могу еще сделать?
— Жить, — ответил Виктор, глядя в его испуганные мутные глаза.
Они помолчали. Ранние зимние сумерки за окном часто озарялись синими вспышками — проходили трамваи. Где-то в коридоре или, может быть, в соседней палате заиграло радио. Знакомый марш, который запомнился по цирку.
Чемезов взял с тумбочки книгу, перелистал, сказал глухо:
— Жалко, что я не Корчагин.
Но ведь Майя говорила: я не могу быть Олегом Кошевым. Это вызывало протест. Виктор сам всегда ясно чувствовал в себе потребность в жизненном идеале. В детстве он хотел быть похожим на Чапаева, в юности — на Чкалова, в войне — на Корчагина. Он проверял себя по другим людям, которые, по его мнению, были лучше его. Он был согласен с Гольдбергом, что в жизни никогда не поздно учиться. Его раздражало нежелание людей воспитывать себя. «Я не могу быть Кошевым». А ты старайся, бейся за это, карабкайся на эту вершину, обдирая в кровь руки и ноги. И знай, что это и есть жизнь».
И Корчагин в конце концов «воскресил» душу Чемезова.
Гвардии лейтенант Саша Сиверцев из «Знаменосцев» был тяжело ранен в глаза. «Ему, бедняге, ничего уже не суждено видеть», — сказал о нем Шовкун. А ведь Сиверцев больше всего боялся потерять зрение, — он мечтал стать художником.
«…В одно мгновение отошло в сторону все, о чем мечталось. Нет художественного института.
Пускай! Однако жить буду, — мысленно произнес он себе с ожесточенным мужеством. — Скажи: ведь жил как-то Павка Корчагин, наш старший брат?..»
Павел Корчагин стал старшим братом сегодняшней советской молодежи. Островский сказал о нем правдивое, страстное, умное слово — и сказанное писателем было услышано народом, советской молодежью. Поэт нового ее поколения Константин Симонов писал об Островском:
Мне кажется, он поднимается снова…
Мне кажется, жесткий, сомкнувшийся рот
Разжался, чтоб крикнуть последнее слово,
Последнее, гневное слово — «вперед!».
Пусть каждый, как найденную подкову,
Себе это слово на счастье берет.
Суровое слово, веселое слово,
Единственно верное слово — «вперед!».
Новые поколения Советской страны взяли себе на счастье суровое, веселое, верное слово Островского. Оно было плодоносным и живым, это слово.
Как в детях мы узнаем черты отцов, так в нынешней молодежи, в героях новых произведений советской литературы мы видим корчагинские черты, корчагинский неукротимый дух, стойкость и бесстрашие в борьбе.
Павлу Корчагину была еще знакома старая жизнь, он заглянул «на ее дно, в колодезь, и затхлой плесенью, болотной сыростью пахнуло на него…» Он бесстрашно ринулся на борьбу, чтобы завоевать новый мир: ринулся от тьмы к свету, из старого мира — в иной, еще не бывший, совсем новый, загадочный и манящий.
Комсомольско-молодежная бригада имени Павла Корчагина, обслуживающая паровоз «Н. Островский». Депо Шепетовка (1950).
Олег Кошевой же знал старую жизнь только по книгам и рассказам старших. Он принадлежал к тому поколению, о котором Ленин говорил в 1919 году:
«Внуки наши, как диковинку, будут рассматривать документы и памятники эпохи капиталистического строя. С трудом смогут они представить себе, каким образом могла находиться в частных руках торговля предметами первой необходимости, как могли принадлежать фабрики и заводы отдельным лицам, как мог один человек эксплуатировать другого, как могли существовать люди, не занимавшиеся трудом»[122].
Боевой экипаж танка «Николай Островский», участвовавшего в боях на Орловско-Курской дуге (1943).
Корчагины боролись за то, чтобы «сказку сделать былью», а Кошевые уже жили в этой завоеванной социалистической были и пользовались всеми благами Сталинской Конституции. Они выросли вместе с советским строем, и в их образе нашли свое наиболее красноречивое выражение достижения этого строя, его культура, его созидательный пафос. Естественно, что Олег Кошевой в смысле знаний, культуры стоит уже на новой, более высокой ступени, чем Корчагин; он опирается на весь опыт миллионов Корчагиных, опыт большевистской партии в строительстве и защите социализма.
