ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ГИБЕЛЬ
Якобинцы взяли власть в критические для республики дни. Пять армий интервентов на всех фронтах перешли в наступление. На севере и северо-востоке республиканские солдаты ценою нечеловеческого напряжения сдерживали наседающие на них со всех сторон прусские и австрийские войска. На юге — испанцы, перевалив через Пиренеи, теснили отступающих французов к Перпиньяну и Байонне. Английский флот блокировал берега Франции, а английское золото поощряло военные усилия контрреволюционной коалиции, покупало наемников-убийц, диверсантов, поджигателей с помощью притаившихся роялистов и других контрреволюционеров, тайно стремившихся дезорганизовать оборону страны.
Корсика отделилась от Франции, и корсиканские мятежники вступили в прямую связь с Англией. Роялистский мятеж в Вандее ширился, охватывая все западные приморские департаменты. Ролан, Бюзо, Барбару и другие жирондистские вожди в первую же ночь бежали из-под домашнего ареста. Они пробирались на юг и там поднимали народ против революционной власти в Париже. Бюзо, бежавший в департамент Эр, распространял там слухи, что в Париже устанавливается диктатура Марата; уже 7 июня он добился решения О создании департаментских вооруженных сил в четыре тысячи человек, которые должны быть двинуты против Парижа. Верньо звал на помощь департамент Жиронды. Департамент Кальвадос также поднял оружие против центрального правительства. Жирондистский мятеж быстро сливался с роялистским, роялистский — с иностранной интервенцией. Кольцо смыкалось.
В середине июня шестьдесят департаментов из восьмидесяти трёх были охвачены пожаром мятежа. Армии интервентов продолжали наступать. Республика, казалось, находилась на краю гибели.
В эти часы смертельной опасности, когда все враги революционной власти в Париже предрекали ее неминуемую гибель, якобинцы, возглавившие революцию, проявили неиссякаемую энергию, смелость, решимость, непоколебимую волю к победе. В течение шести недель они приняли декреты исторического значения, разрешавшие важнейшие задачи революции. Одним ударом они уничтожали все феодальные повинности, привилегии и пережитки — то, что революция не смогла сделать за все предшествующие четыре года. Еще ранее, в первые десять дней после победы народного восстания, декретами от 3 и 10 июня эмигрантские и общинные земли были разделены равными долями между неимущими крестьянами.
Аграрное законодательство якобинцев нанесло сокрушительный удар феодализму там, где он коренился сильнее всего, — в сельском хозяйстве; оно освободило все крестьянство от многовекового ненавистного феодального гнета и дало значительной части крестьянства землю. Этими спасительными декретами якобинское правительство обеспечило переход основной массы крестьянства на свою сторону и тем самым вырвало почву из-под ног жирондистской контрреволюции и создало прочную опору якобинской революционной власти.
В кратчайший срок — за три недели — якобинский Конвент выработал и утвердил новую конституцию — конституцию первой республики — самую демократическую из всех известных до того времени в истории. Конституция 1793 года, поставленная на утверждение всего народа и встретившая самое горячее одобрение, стала политической платформой, объединявшей вокруг революционного Конвента большинство нации.
Марат, как и Робеспьер, был один из великих вождей партии Горы, в неразрывном единстве с народом преодолевавшей неисчислимые преграды, стоявшие на пути революции. Он разделял и славу и ответственность за великие свершения якобинского революционного правительства на последнем, самом высшем этапе революции.
Но тяжелая болезнь, поразившая Марата, сковывала его неукротимую энергию, ограничивала его участие в политической бор^эе. Эта болезнь началась у него еще весной 1793 года. Сам выдающийся врач с огромным практическим опытом, Марат не мог точно определить природы своего заболевания. Он жаловался на то, что находится все время в лихорадочном состоянии, у него жар, его мучает непрерывный зуд.
По-видимому, это были последствия страшного напряжения душевных и физических сил последних четырех лет.
Но ему не было еще пятидесяти лет; он находился в расцвете сил; его могучий организм сопротивлялся болезни.
С 5 по 20 июня он лежал прикованным жестоким недугом к постели. Но и лежа он продолжал работать. Большая квартира в пять комнат в доме № 30 по улице Кордельеров была превращена в редакцию «Публициста Французской республики». Его верный друг и жена Симонна окружает его не только вниманием, заботой и лаской, она его ближайший помощник и товарищ. Теперь на ее плечи легли все заботы по изданию газеты. Ей помогают ее сестра Екатерина и старый типографский рабочий Лоран Ба; хозяйственные дела ведет их служанка Жанетта Марешаль. Этот большой дом согрет любовью трех женщин — каждой по-разному — к этому большому, сильному мужчине, прикованному тяжелым недугом к постели.
Марат болеет, но его газета «Публицист Французской республики» продолжает выходить так же регулярно; каждый день по-прежнему продавцы газет протягивают те же сложенные, как обычно, восемь газетных страниц. Правда, в газете теперь больше информационного материала, сообщений о заседаниях Конвента, писем корреспондентов, чем статей ее знаменитого редактора.
Но даже прикованный к постели, испытывавший мучительные страдания, Марат своим орлиным взором зорко следит за совершающимся в стране, ничто не уходит из поля его наблюдений. И короткими письмами в Конвент, Якобинскому обществу, сжатыми заметками в газете он помогает своим друзьям и братьям, он по-прежнему участвует в руководстве революцией и страной.
Марат остается верен себе. Он не предается радостям по поводу одержанной над жирондистами победы, он рисует народу и Конвенту грозную опасность, нависшую над республикой, и указывает средства борьбы против нее. С присущей ему проницательностью разгадывая тайных недругов революции, он требует удаления с поста военного министра генерала Богарнэ; высказывает свое недоверие генералам Бирону и Кюстину; он обвиняет ряд депутатов Конвента, начиная с гибкого, изворотливого Барера, в недостатке энергии и твердости в борьбе против врагов.
В ряде статей и в обращении к членам Конвента Марат бичует слабость, половинчатость, примирительность к жирондистам тогдашнего Комитета общественного спасения, возглавляемого Дантоном. Марат всегда относился к Дантону с большим уважением; он верил в его патриотизм, он ценил его революционную энергию, его талант трибуна. Но интересы революции были для него всегда выше личных симпатий или пристрастий. Он был, пожалуй, первым из якобинцев, кто увидел и сумел осознать, что Дантон после свержения Жиронды стал отклоняться вправо от потока революции. Марат, как и Робеспьер и Сен-Жюст, требовал смелого расширения и углубления революции, развязывания инициативы народа, революционного бесстрашия, непримиримости к врагам.
