– Неплохо, неплохо, но есть многое, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам…
Театрально покачав головой, поэтесса удалилась уже окончательно.
Разумеется, описывая ее как поэтессу, я невольно смазываю ролевую картину. По гостинице она передвигалась в роли не столько эротической поэтессы, сколько просто женщины прелестной во всех отношениях, а наблюдения над моей личностью производила в качестве, так сказать, исследовательницы нравов. Мой нарциссизм она, видимо, раскусила раньше, специфических же мотивов моего присутствия в холле, распознание которых было затруднено сугубой ноуменальностью ожидания, она не прочла. Так что я мог поздравить себя с успехом маскировки, но радости почему-то не испытывал. Наверно, при всем желании прикрыть свое донжуанство, я не отказался бы быть немного в нем заподозренным. Это-то нарциссическое, в сущности, желание и почуяла наблюдательница. Почуяла, но точно не идентифицировала. Проявилось то ли ее несоответствие занимаемой должности эротической поэтессы, то ли мое – амплуа первого любовника, с годами требующему все более кропотливого вживания в образ.
Я сам люблю блеснуть, и мне льстит знакомство с блестящими современниками. Корнями этот сорт тщеславия уходит в романтический культ гения, хотя давно уже осознано, что самое интересное в выдающемся человеке это его профессиональные достижения, а не малодушно погруженное в заботы суетного света человеческое «я». Часто слишком человеческое. Как говорила мне одна приятельница, которая, будучи женой известного художника, непрерывно общалась со знаменитостями, их лучше читать и видеть на сцене, чем принимать у себя дома.
Мое тщеславие носит строго гамбургский характер. Надо, чтобы знаменитость меня действительно восхищала; автографы Евтушенко, Ильи Глазунова и Аллы Борисовны мне ни к чему. Как, впрочем, и автографы – уже в другом значении – Мандельштама, Пушкина или Моцарта, потому что речь не идет о безличном коллекционерстве. Волнует акт индивидуализированного внимания почитаемой знаменитости к тому факту, что вот живет в таком-то городе Бобчинский Петр Иванович…
Однажды на даче у знакомых, причастных к артистической среде и отчасти знаменитых, я оказался в обществе режиссера, спектакли которого мне нравились. Он держался любезно, но отстраненно. Разговор все же зашел о режиссуре, и я попытался произвести на него впечатление чем-то вычитанным у Эйзенштейна. Он реагировал вяло. Признавая свое поражение, я вспомнил рассказ Аверченко, в котором случайный попутчик пристает к писателю с расспросами о литературных знаменитостях, тот этим тяготится, а узнав, что собеседник – тяжелоатлет, переносит разговор на его территорию и начинает расспрашивать о подвигах Ивана Поддубного. Режиссер посмеялся, и к проблемам эстетики мы больше не возвращались.
Он вообще скорее скучал. Они с женой, артисткой его театра, ели где-то в стороне, за отдельным столиком, и с публикой контактировали мало. Я недоумевал, что же он тут делает, но потом застал его на веранде оживленно беседующим с одним из гостей, разговорчивым оригиналом-архитектором, местным сумасбродом. Вслушавшись в их разговор, я убедился, что формула Аверченко работает безотказно: обсуждались возможности теплоизоляции дачи, недавно приобретенной режиссером. Я подмигнул ему, он ответил понимающей улыбкой.
Вечер тянулся долго и закончился небольшим концертом силами собравшихся знаменитостей, гвоздем которого стало исполнение, с участием режиссера, куплетов из его популярного спектакля. После этого гости стали разъезжаться, и я услышал, как, прощаясь у своей машины с хозяйкой, жена режиссера, честно промолчавшая все это время, сказала:
– Он с утра хотел спеть – и спел.
С тех пор я несколько раз встречал его в антрактах его спектаклей, а однажды – в студии у общего знакомого-радиожурналиста, когда он выходил из аппаратной, а я входил ему на смену. Я всегда почтительно с ним раскланиваюсь, он отвечает тем же, и опять остается эта проклятая неопределенность: знает ли он, что вот живет в таком-то городе Жолковский Александр Константинович?…
Примечания
1
Павине (Деборе) Семеновне Рыбаковой (1904–1954).
2
Михаила Зенкевича.
3
Лев (Лео) Абрамович Мазель (1907–2000), доктор искусствоведения, профессор Московской Консерватории.
4
Константином Платоновичем Жолковским (1904–1938).
5
По советской системе родства я считался и был потом записан в паспорте русским, хотя по иудейской я круглый еврей, благодаря обеим бабушкам, не говоря о деде по материнской линии.
6
Он, кстати, идет и в финале «Амадеуса».
7
Синдром Меньера (расстройство вестибулярного аппарата) обострился у него в старости – вдобавок к отосклерозу, ослабившему его слух в 14-летнем возрасте и постепенно усиливавшемуся.
8
Исаак Савельевич Урысон (1877–1938), известный московский юрист, редактор дореволюционного журнала «Вестник права», неоднократно арестовывался до революции, а затем и при советской власти. Расстрелян в 1938 году, посмертно реабилитирован.
9
Постперестроечная разруха если и не ввергла его в полную нищету, то лишила честно накопленных вкладов и обесценила персональную пенсию.
10
Не сразу сообразил, что по своей структуре теорема Понтрягина во многом сходна с когда-то проанализированной мной остротой его старшего современника – тоже, кстати, математика, Бертрана Рассела: «Many people would sooner die than think. In fact, they do», букв. «Многие люди хотели бы скорее умереть, чем [начать] думать. В сущности, так они и делают». Излюбленную философами смертность человека вообще Рассел использовал для разработки совсем другой темы – общечеловеческой же глупости.
11
Алексей Степанович Оголевец (1894–1967).
12
Solomon Volkov. Testimony: The Memoirs of Dmitri Shostakovich as Related to and Edited by Solomon Volkov. New York: Harper amp; Row, 1979.
13
Современный проницательный читатель, способный насладиться контрапунктом двух не названных, но легко вычислимых переменных (события ГДЕ и думает О ЧЕМ), возможно, нуждается в подсказке относительно третьей – забвением ЧЕГО. Полвека спустя не помню точно, хотя в свое время это прочитывалось с листа. Чего-то вроде «классовой бдительности».
14
Юра Цивьян подсказывает по е-mаil’у, что это случай так наз. сrossсаsting, но согласен, что случай особый, ибо актер использован не просто наоборот, но и в каком-то смысле точно так же, как раньше (по нашей со Щегловым терминологии, это не простой контраст, а контраст с тождеством).
15
В 2001 году при встрече в Париже, Миша Лотман заверил меня, что я сильно преувеличиваю степень отцовского неприятия. Что касается идеализации XIX века, то во время разговора с Ю. М. у меня вертелся на языке излюбленный вопрос, в каком именно местечке черты оседлости он хотел бы родиться…
