В Туке я решил сочетать приятное с полезным и взял с собой кучу бумаг и документов для разборки. Книги с адресами доставляли мне массу хлопот. Мне и с одной-то книгой была морока. Поди перепиши все перемены и перемещения в жизни знакомых. А тут дела наши расширяются, разрастаются, адресов все больше. К тому ж на каждую категорию я завел свою книжку: штатные служащие, поставщики, врачи, политики, друзья, враги, мошенники и так далее. Со временем иные меняли категорию и, стало быть, адресную книгу. В итоге, бывало, сам черт в записях ногу сломит.
Среди бумаг обнаружил я свои заметки о политических событиях, писанные в последние наши годы жизни в России. Я дал их прочесть Ирине. Она сочла их достаточно интересными и советовала перевести и напечатать. Столько чуши и вранья говорено было о тех делах, что и мне думалось: пора сказать слово и очевидцу, хотя бы о том, в чем оказался замешан сам.
Мой друг Эдмон де Зюилан помог мне упорядочить все заметки с целью сделать из них книгу под названием «Конец Распутина». Многие часы мы работали вместе, так что я в полной мере оценил Эдмоновы остроту ума и благородство сердца.
Тесть с тещей мои все еще жили тогда во Фрогмор-коттедже в Виндзоре. Дом удачно располагался прямо в парке. Король Георг V предоставил ее в распоряжении кузины пожизненно.
Теща, как всегда радушно, давала у себя приют своим многочисленным детям и внукам и со свойственной ей добротой терпела от них шум и беспорядок. Очень скоро вместить всех стало нельзя, пришлось Георгу пристраивать к дому крыло.
В числе людей, последовавших за великой княгиней в ссылку, оказалась старуха Белоусова, в России ведавшая дворцовой прачечной. Белоусовой было почти сто лет. Худая, сгорбленная, с большим крючковатым носом – чисто фея Карабос. Когда покидали мы Россию, из вещей позволено было взять только самое необходимое. Белоусова умудрилась протащить чемоданы и ящики, набитые хламом. На всех она написала: «Не кантовать. Белоусова». По-французски она знала несколько слов, каковые произносила в особо торжественных случаях. Так, встречая в парке короля Георга, она издалека, как только замечала его, принималась часто кланяться и, если подходил он, говорила ему: «Мон сир!».
Английские государи часто навещали кузину, но чаще всех – сестра Георга принцесса Виктория. Из сестер она одна не вышла замуж и жизнь свою целиком посвятила матери, королеве Александре. Принцесса была добра, весела и самоотверженна. Притом обладала даром быть всеми любимой. Приезды ее во Фрогмор-коттедж становились праздником и для хозяев, и для гостей. Мои воспоминания о Фрогморе – из самых радостных.
Российские ценности, добытые большевистским грабежом в частных домах, стали появляться на европейском рынке. В Лондоне некий торговец скупал краденые русские ювелирные изделия. Он же был признанным поставщиком коллекционеров-собирателей Фаберже, знаменитого ювелира российского двора, прозванного «Челлини XIX века». По совершенству и тонкости исполнения вещам Фаберже не было равных в мире. Фигурки зверей, вырезанные из самоцветов, казались живыми. Эмали поражали воображение. В революцию 17-го магазины Фаберже в Москве и Петербурге были разворованы и сожжены. Ныне от былой славы осталось лишь небольшое дело в Париже в ведении Евгения Фаберже, сына мастера.
Среди собирателей-«фабержистов» была одна тещина приятельница. Приятельница эта пригласила тещу на обед, желая похвалиться новым приобретением: шкатулкой из розовой яшмы с инкрустированной брильянтами и изумрудами императорской короной и русскими инициалами на крышке.
– Интересно, чьи это инициалы, – сказала приятельница. – Не могли бы вы справиться?
– Инициалы мои, – сказала великая княгиня, тотчас признав свою вещь. – Шкатулка моя собственная.
– Ах, так! – сказала приятельница. – Очень интересно!
И поставила шкатулку обратно в шкаф.
Однажды, когда гостили мы во Фрогмор-коттедже, по неотложному делу я вызван был в Лондон и оставался там несколько дней. Проходя как-то утром по Олд-Бонд-стрит, я, по обыкновению, зашел в «собачий» магазин, где купил когда-то Панча. Хозяйка его была все та же, и я не упускал случая зайти поздороваться и поболтать с ней. В тот день в уголке сидел бульдог – в точности мой старина Панч. Мне показалось даже, что у меня галлюцинация. Я б его в ту же минуту купил, не стой он так дорого. С грустью вышел из магазина и отправился к королю Иммануилу, к которому зван был обедать. Тот спросил, почему грущу. Я рассказал. На другое утро, не успел я проснуться, принесли мне от него записку. Иммануил писал, что счастлив был бы подарить мне бульдога. К записке приложен был чек.
Набросив плащ на пижаму, я помчался в магазин. Прохожие, верно, решили, что я сбежал из сумасшедшего дома. Но мне дела ни до чего не было. Я получил своего пса и назвал его Панчем Вторым в честь Первого.
В те дни я сидел без гроша. Однажды брели мы с новым Панчем по Джермин-стрит. С утра мы оба ничего не ели, животы у нас подвело от голода. Проходим мимо ресторана. На двери меню. Я глянул и прочел: «Пулярка по-юсуповски». «Кажется, повезло», – сказал я Панчу, и мы вошли как ни в чем не бывало. Метрдотель, впечатленный нашим благородным видом, усадил нас прекрасно. Я заказал пулярку по-юсуповски, вино и для Панча паштет. Поданный счет был втрое больше того, что имелось у меня в кармане. Я позвал хозяина ресторана и показал ему паспорт. Он ахнул и выхватил у меня счет. «Я воспользовался вашим именем, князь, – сказал он. – Будьте сегодня моим гостем».
Когда я привел Панча к королю Иммануилу, тот пришел в ужас. «Знай я, что он такой урод, – воскликнул он, – ни за что б его тебе не подарил!» И правда. Панч был урод, но в душе – ангел. Огромный, свирепый, наводящий на всех страх, но добродушнее пса не бывало. И ничто не могло рассердить его, даже яростное тявканье булонских мопсов, недовольных прибытием чужака.
К мопсам у меня всегда была слабость, и в Булони я держал их целое семейство. Не поленился и прочесть о них. Это одна из самых древних собачьих пород. За семьсот лет до Р. X. о ней уже было известно. Происхождением они из Китая, где выращивали их для императорского двора. Линии складочек у мопсов на лбу означают «князь» по-китайски. По натуре мопсы независимы, очень умны и исключительны в своих привязанностях. А есть, я слышал, поющие мопсы и даже говорящие.
В «Германской энциклопедии» 1720 года сообщается о мопсе, который звал свою хозяйку по имени.
Автор книги о частной жизни Наполеона рассказывает, что из-за мопса тот, по существу, и развелся с Жозефиной. Звали его Птит-Фортюн, и был он императрицыным фаворитом. Показав на спящего в креслах мопса, Наполеон сказал одному из генералов: «Видите, вон мсье храпит. Это мой соперник. Он спал с мадам, когда я женился на ней. Я хотел прогнать его, но мадам сказала, что спать я буду или с ними, или один. А ведь он – хуже. Посмотрите: всё мне на ноги».
