Ознакомительная версия.
Дня через четыре получаю от него предложение и книги с указанием, что при подробном оных рассмотрении он нашел большие упущения: в графах подчистки, в итогах неверности и пропуски, так что не досчитано выдачи до 28 рублей с копейками, а потому он спрашивает моего мнения: кого я признаю в этом виновного? Рассмотрев книги, сверх замечаний я сам нашел, что в книгу не записаны и те деньги, которые были поданы арестантам в день Пасхи. Соблюдая форму, я дал и от себя предписание полицеймейстеру, тюремному смотрителю и уездному казначею, по закону связанными (?) в своих действиях и поверке сумм по тюремному замку. Объяснения заключались в неумышленных ошибках и забывчивости. Сообразив все сие, я и донес сенатору, излагая просто мое мнение, что я всех троих признаю виновными, а между тем, пользуясь вниманием Перовского, я осмелился спросить его: как ему пришла мысль заняться такой мелочной подробностью – вероятно, ему донесли что-либо жандармы? Он улыбнулся и сказал:
– Может быть!
На замечание мое, почему же жандармы, прежде чем ему, не сказали мне об этом, кажется, я бы мог тоже все поверить и исправить, он отвечал:
– Справедливо! – и на другой день дал предложение губернскому правлению, прописав обширно и в подробности самые малейшие мелочи – отрешить смотрителя и предать суду; что же касается до казначея и полицеймейстера, то о них будет сделано особое распоряжение. Тюремный смотритель, получающий жалованье 200 рублей ассигнациями, безвыходно, так сказать, заключенный с колодниками, содержавший в тюрьме такой образцовый порядок и чистоту, что граф А. Г. Строганов и др. посетители весьма справедливо замечали: «Хорошо ли это, что так хорошо», невзирая на долголетнюю службу свою и большое семейство, за 28 рублей ассигнациями отрешен от должности, оставлен без куска хлеба и предан суду!.. В продолжение года на место его не являлось желающих, и должность его исправляли по очереди квартальные надзиратели, из коих не все отличались трезвостью, поэтому само собой разумеется, что порядок в тюрьме не переменился к лучшему. Правительствующий Сенат по жалобе, принесенной смотрителем, дело предоставил своему рассмотрению и по прошествии шести месяцев, признав дело не заслуживающим столь строгого взыскания, приказал за все время суда удовлетворить его жалованьем, не внося бытность его под судом в формуляр, и допустить опять к исправлению должности. Но он от этого отказался. О казначее писано было к министру финансов, и что там ему сделано за сие – мне неизвестно. Что же касается до полицеймейстера, то через три месяца после видимо настоятельной переписки между Перовским и Блудовым я получил от последнего предложение, что полицеймейстер, находясь под покровительством комитета о раненых, не может быть без суда отрешен от должности, а потому (он) переводит (его) только в уездный город Сингилей, но министр предоставляет мне право, буде я признаю нужным, предать его суждению…
Когда я прибыл в Симбирск, с первого дня все получаемые на мое имя пакеты я стал вскрывать сам. Между прочими бумагами беспрестанно стали попадаться мне запросы от лиц и мест, от коих высылались деньги на устройство в Симбирск памятника историографу Карамзину,[458] – получены ли высланные суммы, где и когда записаны на приход. На другой день секретарь приносил мне подписывать отзывы, что деньги точно получены, и вместе с этим подложил предписание казначею о записке оных на приход. На вопрос же мой, отчего это прежде не было сделано, ибо некоторые деньги около года и более уже получены, он отвечал, что иногда денежные пакеты оставались у Загряжского и деньги он до времени задерживал все у себя, а потом и самых пакетов не отыскивалось, и откуда высланы деньги – канцелярия не знала, а потому не остается более ничего делать, как выждать последующих запросов, так как много ли таких сумм не записано еще в приход – точно определить нельзя.
Сообразив, что это лишь одна увертка секретаря, я прямо из кабинета своего послал требование в почтовую контору сообщить мне выписку из книг со времени открытия подписки на сооружение памятника, более чем за два года, какие и откуда высылались суммы на имя губернатора или в комитет, составленный на сей предмет из симбирских дворян. Получив через неделю подробную ведомость, я приказал секретарю Раеву[459] сделать против каждой статьи выправку и отметку и, таким образом, нашел до 28 тыс. рублей высланных, но еще незаписанных, из коих более чем на 5 тыс. рублей и бумаг не оказалось. Все сие сделал я тайно и без малейшей огласки. Казначей комитета помещик Языков, поняв всю важность и деликатность сего дела, в подробности объяснил мне начало и повод сооружения памятника, коему основание было положено в доме Д. Н. Блудова при содействии И. И. Дмитриева[460] и Д. В. Дашкова, которые с другими лицами подписались на 3500 рублей; но что страннее всего было, что и эта сумма не была еще выслана в комитет. В числе прочих жертвователей за полтора года находился фельдмаршал Сакен[461] на 500 рублей, и эти деньги не были еще записаны, и не дано в получении их ответа. Разузнав и устроив все это, я распорядился по первоначальной подписке деньги немедленно прислать с оговоркой, что сие упущено канцелярией. Капитал дошел при мне за 70 тыс. рублей, и комитет просил меня принять на себя звание председателя, на что я с разрешения министра с удовольствием согласился. Я предложил, было, о сделанных пожертвованиях и о продолжении подписки опубликовать в ведомостях, но об этом замолчали. С этого времени дело это приняло правильный ход и установилась полная отчетность.
Я нашел по канцелярии неутвержденных дел, представленных из уголовной палаты, до 200 и из уездных судов более 350. Между тем текущие дела требовали неупустительного исполнения, и я поставил себе за постоянное правило, чтобы текущих бумаг и дел отнюдь не задерживать и все резолюции класть собственноручно. Никто и никогда не видал в моем кабинете валяющихся бумаг, как это я видал почти у всех губернаторов, с коими имел вечные сношения. Дела же запущенные при (моем предместнике) Загряжском разрешил или утвердил все в продолжении месяца, посвящая для сего ежедневно 4 часа. Но к удивлению моему, в последних числах июля я получил от Перовского предложение об одном уголовном деле, которое более года было представлено палатой предместнику моему с выпиской для внесения в сенат, но куда поступило от него – палата не имела сведений. Дело сие отыскалось в канцелярии в кипе других запущенных бумаг, и, утвердя оное, сейчас же представил в сенат. Я спросил секретаря, нет ли у него еще подобных дел в канцелярии, он начал уверять, что таких более нет и что «это дело бог знает по какому случаю завалялось», тем не менее я и тут поступил, как с деньгами, – секретно спросил палату, и оказалось еще 28 дел, по году и по два лежащих без движения, коих следовало, с мнением губернатора, внести в Сенат. Опасаясь доставить Загряжскому неприятности, я решился сии дела представлять по три в неделю. Все шло благополучно, и я полагаю, что по письму Раева Загряжский, вероятно, хлопотал в Сенате, чтобы не делали запросов о таком промедлении.
Ознакомительная версия.
