— Не по-ленинградски жизнь налаживаете.
Улыбаясь, пояснил, в чем суть. Сланец нужен из умелых рук, это верно, но еще и из рук людей высокой культуры. Они же, комсомольцы, под землю глядят да ожидают сверху манны небесной. Оттого и скучно. Гораздо веселее, врубаясь в недра, ворочать горы и на земле. Кому под силу такое, если не им, посланцам Ленинграда. Их ведь отбирали, прежде чем вручали путевки сюда. Отбирали не слабых, не плохоньких. Наоборот ведь. И не ошиблись, в шахтах-то ребята иногда чудеса делают. Выходило, что каждый на чудо способен во всем, лишь захоти. Наверно, в тот день задумали юные шахтеры построить и комсомольские жилые дома, и столовую, и школу, и клуб, и стадион — все, чем обогатился вскоре город, еще городом не став. Во всяком случае, встреча с Кировым дала заряд энергии на годы.
А взятое на заметку Сергей Миронович не забыл. Миновало с неделю, и в продажу поступила первая партия музыкальных инструментов, шашек, шахмат, промышленных товаров первой, необходимости. Зачастила на шахты кинопередвижка. Приезжали ленинградские артисты. Получили комсомольцы и письмо от Кирова, письмо и подарок, четыре фотоаппарата,
Когда Киров погиб, секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Васильевич Косарев вспоминал:
«Их много, ярких, незабываемых страниц, Которые вписал Сергей Миронович в историю партийного руководства комсомолом. Нелегко только сейчас, в часы острой боли, писать.
Годы моей работы в Ленинграде, в Московско-Нарвском райкоме комсомола, — это годы незабываемых встреч с товарищем Кировым. Сколько глубоких и душевных бесед!
Сергей Миронович любил молодежь большой, умной, большевистской любовью. Он умел ценить ее и отыскивать среди комсомола нужные партии силы. Немало бывших комсомольских работников выдвинуто на руководящую партийную работу лично товарищем Кировым».
Косарев не приводил имен. Их и не счесть. Но два комсомольских имени, почти легендарных, заслуживают обязательного упоминания. В начале двадцатых годов, при жизни Ленина, секретарем ЦК комсомола был Петр Иванович Смородин. Направленный на учебу, он потом несколько лет работал с Кировым, стал одним из руководителей ленинградской партийной организации. Смородина в ЦК ВЛКСМ сменил Николай Павлович Чаплин, избранный на высший комсомольский пост по рекомендации Кирова и Орджоникидзе. Впоследствии, после учебы, работал с Кировым и Чаплин, назначенный начальником политотдела Мурманской железной дороги.
9
Точно так же, как с молодежью, был Киров тесно связан с интеллигенцией. Потребуются серьезные исследования, прежде чем удастся проследить, сколь обширными, разветвленными были его связи хотя бы с деятелями науки, которых Сергей Миронович всячески поддерживал, приобщал к социалистическому строительству. Когда он погиб, группа виднейших советских ученых во главе с президентом Академии наук СССР Александром Петровичем Карпинским писала:
«Киров был воплощением всего лучшего, что создала партия революционного пролетариата — единственного двигателя прогресса всего человечества… Имя Кирова для ученых Ленинграда навсегда останется символом организующей воли великой ленинской партии, ее творческой инициативы, ее глубокой отзывчивости на нужды трудящихся… Но особенно близко наблюдали мы, ученые Ленинграда, Сергея Мироновича как друга науки, как активного борца за культуру, за ее мощный расцвет в нашей социалистической стране…
Сергей Миронович с неиссякаемой энергией продвигал дело освоения богатств Севера и проблемы синтетического каучука, занимался новейшими изысканиями в области физики, химии и постановкой геолого-разведочного дела, мельчайшими деталями работы исследовательских институтов и Академии наук, улучшением бытового и материального положения ученых.
Это он помогал снаряжать великие исторические походы в Арктику, двигал вперед научные изыскания новых видов топлива, повседневно следил за строительством Всесоюзного института экспериментальной медицины, с любовью и радостью отмечал каждое достижение науки и техники».
Долголетние деловые узы, общие заботы о развитии земледелия во всей стране, и в частности в Ленинградской области, связывали Кирова с Николаем Ивановичем Вавиловым, членом ЦИК СССР, основателем ряда научно-исследовательских институтов, ученым, которого характеризует уже один его титул: советский академик, лауреат Ленинской премии 1926 года, член Королевского общества в Лондоне и Эдинбургского королевского общества, член-корреспондент Академии наук в Галле и Чехословацкой академии сельскохозяйственных наук, почетный член Индийской академии наук, член Нью-Йоркского географического общества, почетный доктор университетов в Брно и Софии,
Киров всегда с признательностью говорил об одной из учеников и сотрудников Вавилова, пионере заполярного земледелия профессоре Эйхфельде, о почетном члене Академии наук СССР Шухове, замечательном творце новой техники. Научные организации представили к ордену академика Генриха Осиповича Графтио, строителя Волховской и Свирской гидроэлектростанций, — Киров поддержал ходатайство решением секретариата обкома партии и телеграфно просил ЦИК СССР ускорить награждение выдающегося энергетика. Когда семидесятилетнего ученого-языковеда академика Николая Яковлевича Марра сразил паралич, врачи каждое утро передавали в Смольный телефонограмму о ходе заболевания. Каждая такая телефонограмма была первым документом, который Киров тогда читал на работе. Иван Петрович Павлов до конца своих дней так и не узнал, как заботился Сергей Миронович о том, чтобы великий физиолог и его сотрудники не страдали от лишений в трудные времена.
По-особому сложились отношения Кирова и академика Александра Евгеньевича Ферсмана.
Во второй половине двадцатых годов ученый, сам о том не подозревая, настроил против себя немало ленинградских работников, отнюдь не склонных к спецеедству. В частности, руководителей существовавшего при Ленинградском облисполкоме Карело-Мурманского комитета, ведавшего проблемами развития северной экономики. Суждения члена этого комитета Ферсмана о хибинском апатите, о промышленных перспективах Севера были расплывчаты. Возникло впечатление, переходившее в убеждение, что Александр Евгеньевич чего-то не договаривает. Общавшиеся с ним советские и партийные работники даже не намекали ему, как вредна его медлительность. Однако в узком кругу, между собой, они порицали Ферсмана за эту медлительность, а кое-кто и ошибочно истолковывал ее.
К счастью, был человек, который глубже всех проник во внутренний мир ученого, разгадал подоплеку драмы, одиноко переживаемой Ферсманом, помог ему полностью отбросить тягостные сомнения, грозные опасения. Это был Киров.
