Отныне на Золотом Холме царствует мыслитель Гессе. В мире у него есть последователи, он отвечает на огромную почту. Он обрел знание и способен различить «реальное» и «нереальное». Освобожденный восточной мистикой и анализом Юнга, он находится в состоянии глубокого самопостижения и излучает сияние мудрости.
У него буквально вырывают его последнее дитя, «Нарцисса и Златоуста», сказочную историю мысли и любви в сумеречном безвременье Средневековья. Многие его читатели, травмированные диким «Степным волком», его необычной авангардной структурой, найдут здесь форму более доступную, и писателя, чья ясная проза так ими любима. Под укрытием мирного монастыря Мариабронна интеллектуал Нарцисс хочет преодолеть себя, чтобы приблизиться к Богу-Отцу. Златоуст, нежный и горячий, ближе Матери-Земле и тонко ощущает безграничную Природу. Как и в «Степном волке», здесь Гессе проводит мысль о том, что лишь постижение божественного позволит людям преодолеть их одиночество, только оно способно излечить безумие современного мира.
Карлу Изенбергу он пишет: «Ты совершенно прав, когда говоришь о сильном влиянии, которое оказал дедушка Гундерт на дедушку Гессе. То, что могло бы объяснить их отношения, содержится в образе Гольдмунда, и главная проблема все та же: что две натуры, совершенно различные, становятся очень важными одна для другой и даже почти подобными». Гессе заставил светиться в глубоком единении два полюса, которые так часто его раздирали, а теперь излучают сострадание, которое он более не позволит себе потерять.
Его бюст отлит в бронзе, его произведения известны во всем мире и переведены на многие языки, и в пятьдесят два года ему необходима передышка. Он проводит часы в своем саду, в соломенной шляпе, защищающей от солнца глаза, являя образ спокойной уверенности. Речь не идет больше о том, чтобы «писать романы прекрасным языком — он хочет дать молодежи основу осознания действительности». «Не нужно, — утверждает он, — чтобы они взяли лишь мои слова или слова Библии или любую другую попытку в области художественной выразительности. Я хочу, насколько это возможно, внести в их души слово за словом глубокий смысл».
Каждый день он склоняется над рабочим столом. На вершинах гор тает снег. Появляются первые цветы. Холм покрыт зыбкими тенями. Вокруг Германа разбросаны книги и заметки, наверху, над библиотекой, лежит старательно сохраненная скрипка из Маульброна. Он покрывает страницы аккуратными строчками. Он сам для себя бог, боль и мир. Куда он отправляется — молиться, путешествовать — кто знает? Когда он поднимает голову, то видит поля, лес, где снуют белки, небо, о чистоте которого свидетельствует сияющая гладь озера. Могут наступить сумерки, зажечься лампы, ночь может омыть тьмой травы и уступить место заре, но останется герой, навечно отмеченный нестерпимыми страданиями, с глазами, полными огня за круглыми стеклами очков, с утонченной германской изысканностью черт, таящих вызов.
Гессе может теперь посвятить себя своему гимну — своего рода сказке или легенде, которую он назовет «Паломничество в Страну Востока». Их цель — достичь не географического Востока, а родину вечной молодости души. Отовсюду и ниоткуда они спешат, пересекая время и пространство: Европа, Германия, Средневековье. Они погружаются в рощи, их питает запах жасмина. Они идут по грязи, чтобы закончить свой маршрут в ущельях итальянской горы, между озером Ком и Лугано. Там странный персонаж Лео, который представляется всем в облике скромного слуги, оказывается верховным магом, находящимся на священной службе. Быть может, это сам Гессе, облеченный миссией поэта в своем королевстве? Королевство совсем не похоже на сон — абсолютная реальность, созданная благодаря уважению и признательности, завоеванных искренним жизненным путем.
Закрыв рукопись «Паломничество в Страну Востока», он отсылает ее на суд Алисы Лётольд. И получив благоприятную оценку, пишет ей: «Символика такой книги не нуждается в том, чтобы быть понятой читателем; нужно, чтобы он позволил ее картинам проникнуть в себя. Эффект должен состоять в подсознательном восприятии». Позднее, помещая ее в сборник своих произведений, он скажет: «„Путешествие в Страну Востока“ принадлежит вместе с „Сиддхартхой“, „Демианом“ и „Степным волком“ к самым важным моим творениям, к тем, создание которых было для меня жизненной необходимостью…»
Гессе с удовлетворением может сказать о себе: «Думаю, что я продвинулся на шаг в искусстве в том смысле, что научился надеяться на лучшее и переживать терпеливо периоды творческой пассивности, борьбы, раздражения и непонимания, воспринимать эти несчастья как повод для медитации». Он обрел способность проницать смысл сущего. Высшая форма понимания — любовь — появилась в нем. Но слова, сами слова, которые он слышит во всем богатстве их резонансов, не могут до конца передать то внутреннее таинство, где в чередовании неба и земли, ночи и дня, тяжести и легкости появляется Бог. Одна музыка может это выразить. И дома слушает «законсервированных, как он говорит, — на граммофоне» Моцарта, Гайдна, Стравинского. «Теперь для меня начался период жизни, в который созидать сформированную уже, и достаточно отчетливо, личность не имеет ни малейшего смысла, — пишет Гессе в своем „Наброске автобиографии“. Это, напротив, момент, когда, растворяясь в драгоценном мире, душа стремится обрести свое место в вечном и вневременном Порядке мироздания».
У него резко ухудшается зрение, но его обостренные временем черты одухотворены. Со своими сыновьями, теперь уже мужчинами, он поддерживает горячие и близкие отношения. Бруно тоскует. Ему двадцать семь лет, и недавно была разорвана его помолвка. Мартин еще в Германии, в школе Дассау. С братом Хайнером он участвует в движении Социалистического интернационала. «У них коммунистические взгляды, — пишет Герман в марте 1932 года своему кузену Фрицу Гундерту. — Я буду доволен, если они найдут там точки соприкосновения и не только будут стараться очистить и улучшить жизнь, но, главное, испытают счастье жизни, полной смысла, обращенной ко всему сущему». Он любит на них смотреть и видеть в них фамильные черты великой пиетистской семьи. «Я не знаю, как различить, — пишет он Марулле, — среди многочисленных черт нашего отца следы облика дедушки Гундерта. Некоторая очень тонкая одухотворенность, какой-то благородный страх ошибки и наказания, который легко увидеть сквозь все христианские запреты, некоторая склонность к характеру и мышлению Индии — все эти свойства двух личностей для меня часто сливаются».
Гессе обвинял религиозное воспитание в своих несчастьях и ненавидел Бога, который омрачил его детство. Но он был признателен Христу за попытку воцарить любовь среди людей и не почитал ни одну из церквей. Мало-помалу, однако, его озлобленность себя исчерпала, и он пришел к необходимости смотреть на всех с сочувствием. В конце января 1933 года он пишет Хорсту Шварцу: «Я больше не сужу испорченное и черствое человечество, еще меньше приветствую, в противовес этой разнузданности, революцию, и более всего верю в магию любви». Гессе хочет помочь своим современникам: «Все было бы хорошо, если я бы мог удовлетвориться бездействием и мудростью ЛаоЦзы; но хотя знаю больше, чем многие, я, как все европейцы, эгоист, снедаемый жаждой желаний, и надеюсь на наивное счастье творить, доказывать, созидать».
