Ознакомительная версия.
Белла и two friends
И были они ну очень разными! Да и фамилии их словно подчеркивали разность, – Жучков и Поцелуйкин. Но оба – журналисты, и столы их стояли рядом с моим, – изрядно потёртый, поскрипывающий Поцелуйкина, а Жучкова… И откуда приплыл к нам такой, к нашей-то немудрёной мебели? Даже и сейчас словно вижу тот солидный двухтумбовый, за которым Жучков сидел спиной к окну. Но не о столах я…
Так вот, когда я приходила на работу, то взгляд сразу упирался в силуэт Жучкова, – ну прямо эдакий паучок на фоне ярко освещенного солнцем окна, задёрнутого желтыми шторами, – и когда писал, то иногда казалось, что стол под ним ходуном ходит! Ведь Саня всё делал решительно и наверняка, да и с виду хотя и невысок был, но строен, широкоплеч, – вполне спортивного вида. Обычно от таких заражаешься некой бездумной энергией и хочется тут же делать что-то, бежать куда-то. Правда, такое вспыхивало во мне, а как в других?.. не знаю.
А теперь – к Компу (Это одноглазое электронное «существо» стало для меня живым, а посему – только с заглавной буквы.), и попрошу его через «Найти» отыскать в моих записках эпизод со словом «Жучков». Ага, вот:
«Сегодня Саня Жучков особенно энергичен и бодр. Ну да, он же каждое воскресенье ходит «в баньку, напротив которой озерцо» и сейчас, оторвавшись от писанины, уже в третий раз восклицает, подергивая плечами:
– Ах, как хорошо понырял вчера! Как хорошо!
Мой хлипкий столик прилеплен бочком к его двухтумбовому и, в ожидании репетиции, я, почитывая «Литературную газету», невольно краем глаза наблюдаю за Саней: да-а, сегодня он и впрямь как-то особенно свеж и бодр, неужто только после баньки? – вяло прорывается сквозь строки статьи, – а, может, узнал, что в этот раз премию ему не срезали? Но тут входит Коля Гулак, наш тихий фотокор, садится на краешек стула.
– Что тебе? – не глядя на него, бросает Жучков.
– Слайды мои… – и робко смотрит на Саню, – пойдут сегодня в новостях? А то уже давно…
– А-а, иди ты! – рыкает тот.
Но Коля не уходит… и еще долго будет сидеть возле и предлагать: может, к восьмому марта снять женщин за прилавком… или в роддоме, в котельной, на фабрике? Нет, ничего не «возьмет» Жучков, а своими короткими фразами будет словно отстреливаться от фотокора и все писать, писать, но потом эдак сладко потянется:
– Все. Хватит! Надо расслабиться.
– То-то ж, – поддержу, – а то все пишешь, спешишь куда-то. – И, начитавшись глубокомысленных фраз, попытаюсь заронить в его душу «горечь сомнения»: – Может, Василич, все эти дела вовсе и не нужны тебе, может, и совсем не в том жизнь твоя проходит? Не задумывался об этом? – и даже улыбнусь загадочно.
– В том, в том, – воскликнет. – Только так и надо жить, чем больше успеешь, тем лучше.
– Василич, а когда же созерцать, наблюдать, сравнивать, – попытаюсь прикинуться вкрадчивой, – анализировать и, так сказать, делать выводы? Разве всё это не так уж и важно?
– А-а, – махнет рукой, словно отсекая всё разом».
Ну, ладно, Комп, с твоей помощью грубые штрихи портрета Сани набросала, теперь к таким же – Поцелуйкина. И сразу вижу Валеру на летучке… Ну, наверное, потому, что именно на летучках и было время понаблюдать за кем хотелось, да и высвечивались коллеги на еженедельных «тусовках» ярче. Итак, еще одна запись:
«Валера обозревает трудовую неделю и будто сам с собой говорит, да еще теребит и теребит чубчик, одергивает брюки, пиджак и кто-кто уже похохатывает над ним, а начальник… Опять Афронов не выдерживает очередного его обзора, и уже слышу:
– Ну, что ты, ей-богу… всё бубнишь, шепчешь себе под нос? – и разводит руками, обводя нас взглядом, ища поддержки: – Конца-краю твоему обзору не дождешься!
А я, не отрывая глаз от Валеры, пытаюсь понять: ну, почему он такой? Может, Афронов его затуркал? Так ведь и есть за что: сценарии сдает «под завязку», на работу приходит часам к двенадцати, путано оправдываясь, а в эфире часто делает накладки».
Спросите, что за «фэйс» был у Валеры? Да весьма и весьма симпатичный. Не сказать, чтоб красив, но смазлив, не сказать, чтоб умён, но и не глуп, и рост в меру, и общий, так сказать, стройный абрис… А с женщинами всегда был мягок, уступчив, – угодлив! – так что «девочки» от него просто тащились. Как-то пришел на работу с синяком на лбу, а я:
– Валерочка, и кто ж тебя так…
Попробовал укрыть метину чубчиком… не получилось, и оказалось: поехал с журналистом радио в командировку, а там «девочки» попались. Ну, выпили, повеселились, потом разбрелись по комнатам… потом Валера выходит от своей, а на нём другая повисла, не смог и ей отказать, так первая не стерпела, – «вот и фингал». Так что, с «девочками» у него было всё в порядке, а вот с журналистикой… Да нет, в наше постперестроечное время он не смог бы журналистом работать, – надо протискиваться меж «собратьями по перу», поскорее хватать, приносить редактору то, что привлечёт рекламу, – а тогда и такие могли. Ведь были-то рупорами партии, а рупоров встречали на предприятиях и в колхозах, как королей, – и сопровождающего давали, который водил киносъёмочную группу по «объектам, заслуживающим внимания прессы», и закусочку после трудового дня устраивали такую, чего дома видеть не приходилось… Но что-то за ассоциациями я устремилась, пожалуй, еще несколько штрихов, и мой «карандашный» набросок Поцелуйкина будет готов, но дойдёт ли дело до масляных красок?
Если Валера начинал рассказывать анекдот, то конца было не видать. Поглаживая и поглаживая чубчик, вдруг начинал хохотать над тем, что только ему и ясно, а нахохотавшись, продолжал, тщательно подбирая слова и делая многозначительные паузы, заглядывая в глаза: ну, как, мол, разве не смешно? Вот и приходилось ухмыляться, хотя соль анекдота давно растворилась в его ужимках. А еще был он ну очень стеснительный. Мой любимый оператор Женя Сорокин рассказывал:
– Прошу у Поцелуйкина десятку взаймы, а он мнется, оправдывается: да я, мол, завтра в Москву еду… да мало, мол, гонорара получил. Ну, я ему и говорю: что ты оправдываешься-то? Нет, так нет.
Добрая, конечно, душа был Поцелуйкин, но как журналист… да еще работающий в кадре, да еще – в прямом эфире!.. Как-то вёл «прямую» «Панораму», всю информацию выложил минут на десять раньше и тогда схватил программу и стал делать анонс свой передачи «Агропром», но увлёкся… Кричу оператору по тихой связи:
– Саша, дай знак, чтобы кончал, а то придется срезать, что б ЦТ войти.
Сашка так и сделал, а Валера… Валера, оставаясь в кадре, с вымученной улыбкой и растерянными глазами закивал головой, – понял, мол! – и тут же перешел на погоду:
– Завтра ожидается температура воздуха три-пять метров в секунду.
На пульте все легли.
А во время другой «Панорамы» моя коллега дает его в кадре, а он молчит. Инна уходит на бланк, звукорежиссёр отключает микрофон, она по громкой связи кричит:
– Валера, ты что?
И снова дает его в кадре, а он… Ведь видел же, что на камере горит красная лампочка, а значит он – в эфире, но жестами начинает объяснять что-то.
– К чертовой матери! – потом бесновался Афронов в холле: – Пусть идет в многотиражку! Пусть идёт куда хочет! Надоело!
Но тогда санкций не последовало, и только потом…
А «потом» началось с появления в Комитете новой журналистки. Красивая была! Глаза – лазурь неба, и в этой лазури – удивительная открытость со светлой наивностью, а меж лучезарных глазок – носик чуть приподнятый, словно о чём-то вопрошающий, слева-справа – розовые щечки на бледноватом, матовом лице, тёмные волосы – узлом на макушке, а когда распускала!.. Неуёмной волной устремлялись те по плечам и тогда мои вышезарис… вышенаписанные герои или two friends, как их потом называла Белла, совсем… И самое главное, была она великолепно телегенична. А телегеничность – странная и загадочная штука. Много мне пришлось просматривать претендентов на дикторов, но неразгаданное явление осталось: придёт некая красавица, сядет перед камерой и… Ни света в ней, ни обаяния, ни красоты, – куда всё девалось-то? А другая… Ну, зачем пришла, на что надеялась? Но вдруг!.. Вот-вот, её-то и надо брать.
Но снова я – куда-то…
Не трудно догадаться, что мои герои были сражены. Ах, как же вспыхивали их глаза, когда Белла входила в наш кабинет; ах, как же вроде бы и незаметно, но пристально следил каждый за её жестами, словами, движениями! Да и журналист она была… Нет, дело не в стилистике, а в том, что стремилась «нести людям правду, и только правду» – её слова! – а правда эта… ну, та сама гласность, как окрестили её в те предперестроечные годы, только еще пробивалась там, в Москве, а к нам тащилась ну уж очень лениво. Но Белла, равняясь на столицу, непременно хотела обнародовать ну такие безгласные и упрятанные от «широкой общественности» факты, что начальство понемногу начинало брать оторопь: что же делать с этой красавицей, постоянно находившей, писавшей и выкладывавшей им на стол только правду?
Ознакомительная версия.
