Ознакомительная версия.
Так или иначе, но церковно-общественная деятельность и личное благочестие еп. Андрея, равно как и более чем доброжелательное отношение к древлеправославию вызывали ответные симпатии старообрядцев. Они выделяли владыку из среды православной иерархии, считая его едва ли не единственным носителем истинной церковности в епископате господствующей церкви[71]. Старообрядческие публицисты ревностно оберегали симпатичного им архиерея от нападок православных ретроградов, однако с горечью отмечали и его срывы и обидные для старой веры высказывания. Старообрядческая пресса внимательно следила за общественной и литературной деятельностью еп. Андрея, широко перепечатывала его статьи и речи[72] и призывала своих читателей обратить внимание на те или иные высказывания концептуального характера, неоднократно указывая на неприемлемость для господствующей церкви многих идей и действий владыки и считая, что место ему посреди приверженцев древлего благочестия: «Епископу Андрею лежит прямой путь в старообрядческую Церковь. Ему место среди живых людей, бюрократическая среда загубит его»[73].
Владыка Андрей прибыл в Уфу 14 февраля 1914 года, и вскоре в неофициальном отделе местных епархиальных ведомостей появилась новая рубрика: «Письма к пастырям Уфимской епархии». Всего этих писем было напечатано 41, позднее письма за 1914 и 1915 годы выходили и отдельными изданиями. Помимо этой рубрики появлялись и иные материалы подобной же направленности: например, беседа владыки с клириками города Бирска, записанная местным священником о. Иоанном Москалевым[74].
Сам замысел подобных посланий возник под несомненным воздействием статей владыки Антония (Храповицкого) по пастырскому богословию, опубликованных во второй половине 1890-х; одна из них так и называлась – «Письма к пастырям». Разумеется, корни мировоззрения обоих архиереев лежали в основополагающих идеях православия, но столь же очевидно владыка Андрей, следуя наставлениям своего учителя, не ограничивался повторением формы их изложения и существа поднимаемых там проблем. Еп. Антоний считал, что в первые века христианства, когда жизнь общества «протекала под непосредственным видимым воздействием Св. Духа», права пастыря не проявлялись во всей своей силе – в этом не было нужды; сейчас же, «с оскудением религиозно-нравственного одушевления», права и обязанности пастыря неизмеримо выросли и именно на него возложена «обязанность проводника Св. Духа в сознание и сердца людей»[75].
Подобные воззрения были основополагающими и для еп. Андрея: «Дело пастыря заполнить опустошенную душу святым содержанием», – писал он[76]. Однако владыка видел и иные аспекты приложения усилий священника, обязанного не только духовно окормлять своих прихожан, но и способствовать возрождению всей церковно-общественной жизни на принципах первоначального христианства, то есть воссозданию духовной атмосферы, обеспечивающей «непосредственное воздействие Святого Духа».
Можно, конечно, рассуждать об утопичности подобных проектов, ссылаясь на необратимость исторического процесса. Однако этот процесс и привел Церковь к нынешнему ее состоянию, отнюдь не блестящему – особенно если говорить о церковном строе. А что касается «необратимости», то можно вспомнить, например, украинские церковные братства XVII века, когда объединения мирян смогли отстоять православие от наступления католичества, в то время как епископат и значительная часть клира капитулировали перед ним.
Краеугольным камнем возрождающейся приходской жизни, по мнению еп. Андрея, должен стать преображенный, пользующийся доверием прихожан священник. Владыка подвергает анализу терминологию, сложившуюся в русском православии, и пишет о разлагающем воздействии самого определения клира как «духовенства», что гасит, по его мнению, стремление пастырей к самосовершенствованию: «духовенство не делается духовным от того, что оно носит особое «духовное» платье и длинные волосы; не делается мирянин – «духовным» человеком от того, что причисляют [его] к духовенству и дают церковно-гражданские права; – нет, но когда он исполняет свои обязанности, когда он через церковное служение и постоянный подвиг возвысится до благодатных переживаний, тогда только всякий клирошанин делается духовным одухотворенным существом»[77]. Безусловно, владыка памятует о дарованной священнику благодати, но утверждает, что «очень часто пастырь своим невниманием к добродетельной жизни заглушает в себе благодать – дар, полученный в хиротонии». Священник обязан постоянно помнить, что он «лишь глиняный сосуд, наполненный славой Божией», и «позаботиться, чтобы не осквернить эти сосуды греховною скверною а сделать достойным вместить сокровище благодати Христовой»[78]. Пастырь обязан постоянно совершенствоваться нравственно и повышать свой образовательный уровень; владыка, например, рекомендует познакомиться с произведениями Владимира Соловьева, замечая, что «прочесть его – окончить университет». Но и образование необходимо подчинять началам морали: «всякий догмат веры есть непременно догмат благочестия и имеет самое ближайшее отношение к нравственной жизни. На догматах церковных основываются все нравственные требования христианского закона: догматы – это базисы добродетели»[79]. Добродетельная жизнь самого пастыря – основа всей его работы, и приведение паствы к благодатной жизни всецело обуславливается преуспеянием собственной жизни духовного наставника. И отсюда исходит основной принцип служения: «Первым признаком доброго пастыря нужно считать полное нравственное его объединение с приходом, когда пастырь живет горем и радостью своей паствы. Как мать переносит свои радости на детей и птица на птенцов своих, так и священник должен отказаться от личной жизни для паствы – «невесты Христовой», с которой повенчан при получении благодати священства»[80]. И еще: «добрый пастырь всегда умирает для себя, чтобы жить для Господа и чтобы жизнь Христова открылась в нем»[81].
Большое значение придавал владыка внешнему облику священнослужителя и, в частности, запрещал стричь волосы даже дьяконам. Рассуждая о воспитательной функции обряда, еп. Андрей уделял пристальное внимание церковному пению. Так, 28 декабря в уфимской «Крестовой» церкви он произнес проповедь, позднее опубликованную под названием «О древнерусском пении». Владыка вменил в обязанность пастырям наладить в своих храмах пение, ибо оно должно «воспитывать в нас святое чувство, которое спасло святых отцов и всех наших ранее нас живших братий наших: оно должно объединять нас, делать нас одною церковною семьею». Требуя удаления из храмов «концертного пения», владыка настаивал: «Святые звуки должны не услаждать, не увеселять молящихся, но содействовать их молитвенному настроению». Пример духовного и нравственного воздействия строго соблюдаемых устава и обряда, храмового пения в частности, владыка видит в старообрядцах, которые «сохранили свою жизнь по старому укладу… донесли неизменными старинный церковный устав до наших дней. А этот устав сохраняет всю жизнь старообрядцев, почти не затронутую современными беспорядками»[82].
Священники постоянно слышали святительское напоминание о проповеди, причем владыка Андрей указывал, что нет необходимости в особой подготовке к ней: достаточно вдохновляться Св. Писанием и молитвой, и слова тогда придут сами. Но при этом следует твердо помнить, что «душу грешную и будит и укрепляет не слово, а чувство»[83]. Еп. Андрей предостерегает пастырей, напоминая о трудности их служения, но и ободряет: «Мы должны нести свой крест: имея перед собой Святой Крест Господа Спасителя… все испытания в жизни пастыря: неблагодарность паствы, вражда родных, противодействия властей, козни и помехи от сотрудников и др. предречены Спасителем. Пастырю нужно всегда помнить, что чем больше ему внешних помех, тем больше Бог поможет ему»[84].
Владыку иногда упрекали в некоей «приземленности» его проповеди, в частом обращении к «земным» проблемам. Но он, словно отвечая таким критикам, постоянно напоминал, что понятие «религия» (дословно – «связь») означает не только объединение людей между собой, но и их союз с Богом: «Любовь пастыря к пастве это великий крест, так как и эта любовь связывает его с землей, как бы притягивает к земле, и много нужно усилий, чтобы вознести [любовь] на небо, сделать исключительно благодатною»[85]. Священное писание, молитва – вот те силы, которые вдохновляют и укрепляют священнослужителя, утверждает еп. Андрей, причем он ставит молитву выше самопожертвования, тем самым вновь утверждая, что пастырь, духовный наставник, обязан быть вдохновителем строительства общественной жизни русского народа на принципах православия.
Ознакомительная версия.
