И как продолжение подобных издевательств — обещание, что ты уедешь; даешь свое согласие, а тебе говорят: нет, на этот «пляж» попасть невозможно. А у тебя слава на всю страну, ты чемпион Олимпийских игр, ты капитан команды, у тебя известность всемирная… Но звонят твоей жене «доброжелатели» из политуправления армии: «Вы представляете, вас сейчас отправят куда-нибудь на Север, где ни горячей воды нет, ни туалета в доме. Вы же привыкли к хорошим условиям. Вы такая красивая девушка, зачем вам это надо — ходить в уборную на улице? Повлияйте на мужа как-то». До этого мы с Ладой жили не расписываясь, в гражданском браке, — кстати, тоже вызов для советского общества. Но когда началось такое давление — расписались. Лада героически держалась, отвечая на все звонки одинаково: «Слава знает, что делает, и я полностью его поддерживаю». Когда друзья теряются буквально на глазах, а вся подвешенная ситуация затягивается на долгое время, все попытки вырваться из заколдованного круга бесплодны, невольно перестаешь верить в счастливый исход.
Точка отсчета моего конфликта с советской спортивной системой — июнь 1988-го. Тогда наступил перелом в наших отношениях с Виктором Васильевичем Тихоновым.
Февраль 1988 года. Через три дня после того, как я дал свое согласие в Спорткомитете Союза на отъезд в Америку, меня вызывают в политотдел ЦСКА и говорят: «Пиши заявление об увольнении из армии». Я пишу, естественно, на имя своего начальника полковника Тихонова нечто вроде: «Прошу уволить меня из Вооруженных Сил в связи с предстоящим подписанием зарубежного контракта…» — мне в том же политотделе дали такую формулировку — рапорт для выезда за границу. Тихонов мой рапорт подписывает и говорит: «Я передам его дальше по инстанции».
В отпуск мы уезжали в начале июня. До этого дня я регулярно ходил к кадровикам, узнавал: уволили меня или нет. Мне отвечали: вопрос решается. В это время Лу Ламарелло (ему обещали, что я уже летом буду в «Нью-Джерси») постоянно связывается с «Совинтерспортом», а те ему говорят: «Вот-вот Фетисова должны уволить из армии. Будь уверен, что к началу сезона ты его получишь. Все идет как надо». И меня в ЦСКА кормят обещаниями. Только спустя пять лет, во время суда, о котором речь дальше, когда были подняты документы, я многое узнал. А тогда говорили, мол, какой Фетисов неблагодарный, Тихонов — первый, кто подписал ему рапорт об увольнении из армии, не говоря уже о том, что он его игроком сделал, а Фетисов его поносит и поносит. Ну если министр не увольняет, то при чем тут Тихонов? Почему он на него обозлился? Пускай злится на генералов. Но вот что было на самом деле.
В июле начинался предсезонный сбор. Перед ним, отпуская нас на отдых, в клубе провели собрание. Мне на нем сказали: «Езжай в отпуск, ни о чем не думай. Тебе нужно отдохнуть, сезон был тяжелый, олимпийский, ты перенес большие нагрузки». Я, как послушный спортсмен и настоящий советский гражданин, еду в отпуск с Ладой в надежде, что, когда вернусь в Москву, все мои проблемы будут решены. Тем более я знаю, что в это время идут интенсивные переговоры «Нью-Джерси» с «Совинтерспортом». Прямо с курорта нас вызывают в Москву. В середине июня, в разгар отпуска, в Ялту, в гостиницу приходит правительственная телеграмма. Мы отдыхали целой компанией; Касатонов, Макаров, еще пять или шесть олимпийцев, все с женами. Читаем текст: «Срочно прибыть в Кремль на награждение». Мы с помощью этой телеграммы берем билеты на самолет (так просто купить билеты в пик летнего сезона было невозможно, но по телеграмме, тем более по такой, нам их продали). Жены остались в Ялте, а мы полетели в столицу на один день. Прилетели, переночевали дома, наутро — в Кремль на награждение, а после обеда собирались снова в самолет и обратно в Симферополь. Настроение хорошее; орден Ленина мне вручают, все — класс, жизнь замечательная. Дома оделся в олимпийскую форму, костюм, который нам выдали перед Калгари. Получил орден, а после награждения — фуршет, все прогуливаются по кремлевскому залу, ко мне многие подходят, поздравляют. Подходит ко мне и Грамов, приведя с собой Горбачева, и говорит: «Михаил Сергеевич! Это наш известный хоккеист Фирсов». Впрочем, Грамову простительно, он и не такое говорил. Потом он еще раз подходит, на этот раз с первым замминистра обороны, который курировал спорт, тот меня поздравляет: «С орденом тебя, и еще поздравляю — твой вопрос решили. Ты едешь в НХЛ, министр обороны согласен. После награждения едем в ЦСКА, а после ЦСКА..» Я говорю: «Мне нужно в Ялту лететь». Но он не слушает: «После ЦСКА тебе дадут машину, заедешь быстро в «Совинтерспорт», тебя там ждет приятный сюрприз». Я очумел. Все свершилось вдруг в один момент! Орден, Кремль, Горбачев, решение Язова — такое только в сказке бывает.
Сажают нас по автобусам, армейцев отдельно, объявляя: «У нас в ЦСКА чествование армейских спортсменов! Замминистра и вся армейская элита хотят поприветствовать своих героев». Едем из Кремля на Ленинградский проспект, где мне собирались поставить бюст бронзовый, но не успели, хотя уже начали лепить. Бюсты ставили всем армейцам, кого наградили орденом Ленина, таких было человек тридцать, но я оказался, как позже выяснили, врагом. Об этом дальше, а пока после армейских поздравлений накрыли столы в Офицерском клубе. Там есть отдельные кабинеты для высших генералов, и меня в этот кабинетик и отвели. Сидим: я, Тихонов и замминистра обороны. Он налил по бокалу шампанского и говорит: «Ну, еще раз поздравляем, считаем, что ты должен высоко нести знамя армейского спорта…» и тому подобное.
Я до сих пор не пойму, в курсе ли был Виктор Васильевич, что дальше должно было произойти, или я присутствовал на спектакле. Замминистра протягивает мне бокал: «Ну, давай выпьем». Выпили. Наливает снова: «Ну ладно, Виктор Васильевич, парень поиграл здесь, отдал армейскому спорту достаточно. Теперь, наверное, надо его отпускать?» Виктор Васильевич Тихонов: «Я бы не торопился его отпускать, у нас молодых защитников много, пусть у Фетисова подучатся. Я думаю, он еще годик мог бы поиграть в ЦСКА, а после этого мы с удовольствием его отпустим».
Конечно, Виктор Васильевич совсем не дурак, и тут я понимаю; первый, кто не даст мне уехать, — Тихонов. Он, конечно, рапорт подписал, но со всеми уже обговорил, чтобы меня остановили. Одной фразой Виктор Васильевич перечеркнул мои надежды. Я только и смог вымолвить: «Как?» — «Ну ладно, ладно, — говорит он, — потом разберемся».
Значит, все уже решено. И эта фраза, которая все перевернула с ног на голову, не случайна. Что же творится? Он визирует вроде бы рапорт, а человеку, за которым последняя подпись, говорит, что меня не надо отпускать! Я вроде бы нужен ему для работы, я еще мало поработал на армейский клуб!
