— Ну-ну, петушок, я на ринге семь лет ломался…
После они посидели в пивной, и Фрэнку был предложен контракт на работу в ночном шоу за тридцать пять долларов в неделю. Выступать он должен был с бэндом Харольда Арлена из «Растик кэбин». Главное, что прельстило Фрэнка, — из клуба Уоринга велись прямые радиотрансляции, которые могли бы стать для него хорошей рекламой…
Конечно, на поверку все оказалось не так уж радужно. Вскоре стало ясно, что за эти деньги Фрэнку приходилось не только петь, но и пахать за бармена, кельнера и конферансье.
Вечером он стоял перед публикой.
— Кто знает, как писает эскимос? — Выдержав паузу, Фрэнк расстегнул молнию на брюках. Оттуда посыпались кусочки льда. В зале раздались хохот, топот, визг…
Удерживали его в Инглвуде лишь радиотрансляции. Их передавали по всей Америке! Программа была дурацкой, но чем черт не шутит?
Хотя от нового места работы до родного дома было всего полтора часа на автобусе, Фрэнк навещал родителей редко. Закрутился с дамами — уж слишком много красоток теряли от него голову, а он не мог равнодушно пройти мимо очередной жертвы своих чар.
Конечно, не обошлось и без скандала. Некая дамочка далеко не строгих правил подала на Синатру иск по поводу изнасилования, но потом сформулировала претензии иначе: «за нарушение обещаний». Старшие Синатра пришли в ужас, и дабы решить проблему поскорее, пригласили в дом некоего молчаливого синьора, в присутствии которого и перед распятьем Фрэнк поклялся в своей невиновности. Странный синьор — Вилли Моретти — был дальним родственником семьи из Катаньи. Он имел мягкое, приятное лицо и ласковые глаза, вот только заглядывать в них не стоило — казалось, что собеседника голым бросают в ледяную прорубь.
— Ладно, малыш. Забудь об этом — пой спокойно, — сказал Вилли. — Мы знаменитых земляков уважаем. Уладим дело с полицией…
«Моя малышка — ты всегда со мной…»
К своему дню рождения Фрэнк получил отпуск — этот праздник все же полагается отмечать в кругу семьи. Насвистывая шлягер «Ты моя судьба», Фрэнк шагал домой от автобусной остановки по улочке родного города, напоминавшей декорации вестерна. Потертая кожаная куртка, поблескивающая десятком молний, сумка через плечо с небогатым барахлишком, фетровая шляпа, позвякивающие по булыжникам металлические набойки на толстых каблуках ковбойских сапожек. Он хорошо вписывался в городской ландшафт Хобокена. Домишки не выше четырех этажей, желтая пыль на всем, какие-то чахлые кусты под окнами, унылые вывески, засиженные мухами витрины — тоска, да и только. И не поверишь, что Манхэттен — вот он, рукой подать, прямо через Гудзон. Нью-Йорк под боком, он манит иной жизнью, подначивает выбраться из этой дыры, зажить нормально, жениться, завести детей… Вот только как подловить удачу? Может, она ждет нового года? Новенькая удача в новеньком, чистеньком, как яичко, 1939 году!
Декабрь в семье Синатра был месяцем праздников. Двенадцатое — день рождения Фрэнка, потом Рождество, а за ним Новый год. Только успевай крутиться. Долли несла домой с рынка пакеты, полные провианта — пора начинать готовку, послезавтра Фрэнку исполнится двадцать три. Помогала Долли нести сумки Нэнси Барбато — племяшка ее давней пациентки, живущей в Джерси- Сити. Нэнси часто навещала оставшуюся в Хобокене бабушку и явно заглядывалась на Фрэнка. Только и искала предлог, чтобы с ним встретиться, а заговорить стеснялась. Хорошая девушка, правильно воспитана.
— Привет, ма! — Из-за кустов к ним шагнул Фрэнк. — И тебе, Нэнси, доброго дня! — Он церемонно раскланялся, изображая поклон испанского идальго, и взял у нее пакет с фруктами. Эта девчонка буквально не дает ему прохода, поджидает у дома — встанет и смотрит во все глаза, а они у нее огромные. А уж если цветы у двери их дома валяются или открытка с сердечком на куст повешена, можно не сомневаться — это дело рук Нэнси.
— Здравствуй! — девушка засияла. Круглое нежное лицо в черных кудряшках, блестящие глаза. А ножки! У Нэнси были лучшие ножки в городе.
«Молода еще, шашни не закрутишь. Да и с итальянскими девчонками вообще шутки плохи». — Фрэнк прищурился. Он знал, что такой взгляд действует на женский пол безотказно.
— Приходи двенадцатого меня поздравить. И непременно с подарком.
— А что… Что подарить тебе? — Она облизала пересохшие губы — красные, как кораллы.
— Подумай хорошенько, чего мне больше всего хочется? — Он многозначительно улыбнулся, и малышка совсем смутилась: щеки запылали, ресницы — черные и загнутые — затрепетали.
— Нэнси свяжет красивую салфетку на стол, — нашлась Долли. — Она у нас умелица.
Подарок потряс даже циничного Фрэнка — в центре белоснежного кружева были вывязаны его инициалы, изящно переплетавшиеся с веточкой цветов.
— Офигенно! Это будет моя любимая салфетка. Спасибо! — Он коснулся губами персиковой щеки Нэнси и замер на мгновение, принюхиваясь — от нее пахло невинностью и счастьем. — А что подарить тебе?
Она вдруг смело подняла ресницы и горячо попросила:
— Песни!
— Что?
— Я знаю все твои песни. Мне так хотелось бы иметь пластинку, чтобы всегда слушать их…
— Ну, до пластинки дело пока не дошло…
— Ой, их будет очень много! Ты лучший! — От полноты чувств глаза девушки наполнились слезами и засверкали, как звезды.
— Нэнси… — он взял ее за руки. — Мне совершенно необходимо, чтобы кто-то повторял мне эти слова каждый день. Утром и вечером…
В феврале 1939 года они уже сыграли свадьбу. Долли не могла нарадоваться: Фрэнки покончил с распутными девицами и выбрал себе замечательную жену.
Впрочем, хватило его ненадолго. Молодой муж все чаще не приходил ночевать домой, благо, предлоги у него находились легко — он же человек творческий, дел много. А финансового отчета Нэнси от мужа не требовала. Она доверяла ему и только сильнее грустила, получая от него деньги на расходы, — сумма с каждым разом все уменьшалась.
— Ты же понимаешь, Нэнси, артисту приходиться обновлять сценический костюм и давать взятки, не подмажешь — не поедешь, — успокаивала невестку Долли, прекрасно понимавшая, что ее сын тратит заработанное отнюдь не на семейные или деловые нужды. — Он же у нас высоко метит!
«Эй, не дрожи, держи удар. Твой час пробьет»
Ансамбль Бенни Гудмана был очень популярным в Америке тридцатых годов. Как это часто бывает в творческих коллективах, состав его периодически менялся, и вот однажды один из его музыкантов — Гарри Джеймс — задумал создать свой ансамбль, которому требовался вокалист.
