Мир рухнул. Я — шваль, грязная еврейка. То, что происходило с другими людьми в других странах, теперь случилось со мной.
Я прибежала домой в слезах. Мама испугалась.
— Что случилось? Ты провалилась на арифметике?
— Он плюнул в меня!
— Кто?
— Тот красивый парень, которого я встречала по дороге в школу.
— Не стоит из-за этого реветь, — сказала она равнодушно.
— Мама, как ты не понимаешь?!
— Я понимаю, но бывает и хуже.
— Нет, мама, хуже этого не бывает.
— Ты знаешь, они нас не любят. Такое случается. Ты не должна принимать это близко к сердцу.
— С тобой когда-нибудь происходило подобное?
— Пожалуй, нет, но случалось другое. Ко всему привыкаешь.
— Я не желаю к этому привыкать.
Отец, который только что зашел пообедать, услышал, как я плачу, и поднялся в мою комнату.
— Что случилось? — спросил он.
— Какой-то проклятый парень-антисемит плюнул в нее, — сказала мать. — С ней, видно, никогда раньше такого не случалось.
— Бедный ребенок! Ей все же придется привыкать к тому, что мы живем в антисемитском мире.
— Нет, папа, я не хочу к этому привыкать. Я не хочу жить в стране, где плюют в людей. Почему мы ничего не предпринимаем? Почему мы здесь сидим? Почему мы не уехали еще раньше? Папа, милый, обещай мне, что мы уедем отсюда.
— Это не так просто, — сказал он. — Когда мы могли это сделать, мы не решались оставить надежный заработок, хороший дом, семью и друзей. А сейчас сотни тысяч людей хотят выехать из страны. Это очень трудно.
Я была безутешна. Я не хотела быть как мои родители, я не хотела мириться со всем этим. Мне хотелось что-то сделать, убежать, уехать из страны. В конце концов мне пришлось убедиться, что это невозможно. Можно было только сделать то же, что и остальные, — зарыть голову в песок и жить как ни в чем не бывало. Но и это становилось все труднее. Каждый день выходили новые декреты, которые делали жизнь для нас, евреев, все более трудной, а в некоторых случаях — просто невыносимой. Прокламации оглашались на углах улиц, и когда мы слышали эти объявления, мы знали, что на наши и так уже сгорбленные плечи ляжет еще одно бремя. Один за другим объявлялись следующие приказы:
1. Евреям запрещается иметь радиоприемники. Все они должны быть сданы властям в двадцать четыре часа.
2. Евреи обязаны сдать все драгоценности и ценные вещи. Неповиновение будет караться.
3. Все транспортные средства, принадлежащие евреям, должны быть немедленно переданы для нужд армии.
4. Евреям запрещается посещать рестораны, кинотеатры, теннисные корты и бани.
5. Евреям запрещается работать в государственных учреждениях.
6. Евреи не могут нанимать для работы неевреев. Девушки-христианки, работающие горничными в еврейских домах, должны немедленно уволиться.
7. Арийцы могут пользоваться только арийскими магазинами, не рекомендуется иметь какие-либо дела с евреями.
8. Еврейские дети не имеют права получать высшее образование.
9. Все евреи должны представить властям документы, подтверждающие, что они были рождены в Венгрии. Евреи, рожденные не в Венгрии, будут депортированы в страну, где они родились. (Это обычно означало Польшу.)
Ариизация началась.
Восьмой приказ затронул меня больше всего. Школа, в которой я проучилась семь лет, теперь для меня закрылась, за год до окончания. Я была глубоко несчастна и умоляла, чтобы мне разрешили поехать в какой-нибудь другой город, где есть еврейская школа.
Родители одобряли мое желание и старались устроить так, чтобы я могла поехать в Клуж, столицу Трансильвании. Я знала, что на это потребуется много денег. Плата за обучение, книги, проезд и жилье обойдутся в значительную сумму. Я знала, что евреям становится все труднее зарабатывать деньги. Но я решила найти дешевое жилье, и, став лучшей ученицей в классе, отблагодарить родителей за щедрость.
За несколько дней до начала учебного года я отправилась в Клуж, чтобы подыскать жилье. Мне было грустно покидать семью, хоть я и радовалась, что смогу продолжать учебу. В первый раз я уезжала одна, чтобы жить самостоятельно. Первые несколько дней мне пришлось ночевать у родственников. Они приняли меня довольно холодно, и, хотя у них была большая квартира, не желали, чтобы я оставалась у них надолго. Я скучала по дому, но не хотела это никому показывать. Хотя я и обещала отцу написать по прибытии, но решила не делать этого, пока не подыщу дешевую квартиру.
Сигет, 2 сентября 1941 г.
Милая маленькая проказница!
Едва ты уехала, как стала непослушной. Ты знаешь, как мы беспокоимся, если тебя нет дома в восемь часов, и можешь себе представить, что мы испытываем сейчас. Может быть, ты послала телеграмму, и она не дошла до нас? Я вкладываю справку о том, что ты сменила место жительства; тебе она понадобится. Правда, я не хотел посылать ее, пока ты не дашь о себе знать, Напиши и расскажи нам обо всем. Бежи уже написала своим родителям. Она платит за обучение только 20 пенге. Ты не должна платить больше.
Целую, твой папа.
Моя любимая девочка!
Мы с таким нетерпением ждем от тебя известия, что ты добралась благополучно, но до сих пор ничего не получили. Мы не знаем, где ты живешь, что ты ешь. Мы очень беспокоимся. Тебе было грустно покидать нас, и нам было грустно расставаться с тобой, но придется привыкать, если это то, чего ты хочешь. Да поможет тебе Бог.
Пиши чаще. Я надеюсь получить от тебя известие завтра.
Целую и обнимаю, твоя мама.
Наконец я поселилась у Янки, сморщенной старушки, которая жила в маленькой комнате с печкой в углу за дверью. В комнате были также кровать, софа, буфет, маленький стол и четыре стула. У нее уже жила одна девушка, студентка университета, и мне пришлось спать на раскладушке, которая днем складывалась и убиралась под ее кровать. Вечером стол и стулья сдвигали, чтобы освободить место для раскладушки. Было тесно, но дешево, и Янка очень хорошо готовила. Я была молода, и эта скромная обстановка соответствовала моим романтическим представлениям о студенческой жизни, основанным на прочитанном когда-то романе о Париже fin-de siecle[2].
Теперь одно из условий, которые я сама себе поставила, — дешевое жилье — было выполнено. Другое: стать лучшей в классе — оказалось труднее. Было не просто выдержать соревнование в классе, где, как мне казалось, учились одни гении. К тому же, я не сразу была принята в их круг. Большинство из них учились вместе уже двенадцать лет, и они холодно встретили новенькую.
