Помянутый Мазуринский летописец — единственный русский источник, который как раз связывает ссору и смерть, — но и там, во-первых, употребляется оборот “по слухам”, а во-вторых, Мазуринский летописец проникнут явно антимосковскими настроениями, что тоже следует учитывать…
Исаак Масса, автор, не склонный следовать дешевым сенсациям и сплетням, написал интересную фразу: “Иван умертвил или потерял своего сына”. Столь уклончивый оборот свидетельствует, что кружили разные версии и осмотрительный голландец не торопился выбирать какую-то одну […]
Нет полной ясности даже в вопросе о количестве жен царевича. По одной версии, беременная супруга, из-за которой якобы и разгорелся сыр-бор, была у него третьей. По другой — второй (причем о ее беременности не упоминается). Ломоносов называет только двух жен царевича — и пишет, что обе еще при жизни царевича пострижены в монахини. Тогда откуда взялась третья, беременная Наталья Шереметева? Неразбериха совершеннейшая…
Лично меня настораживает другой аспект этой загадки. Практически все иностранцы (которые уж никак не могли сговориться) пишут о некоем конфликте меж отцом и сыном. О серьезном конфликте, а не ссоре из-за полуодетой жены, более подходящей для коммунальной квартиры. Практически все о нем да упоминают: и “фантазеры”, и люди более серьезные. Правда, причины приводят разные, но тенденция налицо: между отцом и сыном случился некий крайне серьезный конфликт…
Я не вывожу из этого обстоятельства никаких версий — исключительно потому, что разобраться в происшедшем вообще невозможно. Меня просто настораживает такой поворот дела: серьезный конфликт, за которым последовала смерть царевича. Никаких версий, никаких намеков: я что-то такое чую, а доказать и обосновать не берусь. Очень похоже, что мы далеко не все знаем о той давней истории и никогда уже не узнаем правды».
Итак, возможно, все-таки «от болезни же и смерть»?
В самом деле, уже в ХХ веке по поводу болезни царевича Ивана стали говорить определенно — это было отравление сулемой (хлоридом ртути). Дело в том, что в апреле — мае 1963 года в некрополе Архангельского собора Московского Кремля были вскрыты четыре усыпальницы: Ивана Грозного, царевича Ивана Ивановича, царя Феодора Ивановича и полководца Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. При исследовании останков проверялась версия об отравлении Ивана Грозного. В результате ученые тогда заявили, что содержание мышьяка во всех четырех скелетах примерно одинаково и не превышает нормы.
На основании этих результатов некоторые историки попытались утверждать, что никакого отравления Ивана Грозного не было, а имели место последствия лечения «срамной болезни» (то есть застарелого сифилиса) ртутными мазями. Аналогичным образом «заразили» и царевича Ивана, совершенно не обращая внимания на то, что никакой «срамной патологии» в останках царя и царевича не было обнаружено (хотя сифилис в запущенной стадии обязательно влияет на костную структуру).
Позднее трактовка этих результатов была изменена. Согласно последним исследованиям, ртуть — главный компонент большинства древних ядов — в костях Ивана Васильевича превысила норму как минимум в десять раз. Норма мышьяка у царевича и его отца также оказалась превышена — соответственно, в три и почти в два раза.
Вывод был сделан однозначный: имело место отравление (причем обоих) «коктейлем» из мышьяка и ртути.
* * *
26 февраля 1556 года родилась Евдокия Ивановна, но и эта дочь Ивана Грозного не прожила долго: она умерла на третьем году жизни.
* * *
Третий сын в царской семье, царевич Федор Иванович, появился на свет 11 мая 1557 года. Сам этот факт еще более усилил значимость царицы Анастасии в глазах бояр. Однако ее здоровье к тому времени уже было сильно повреждено частыми родами, а ребенок, по словам Р. Г. Скрынникова, «оказался хилым и слабоумным», недаром его прозвали Блаженным.
Большинство авторов считают, что Федор был совершенно не способен к государственной деятельности. В частности, в сочинении английского посланника Джильса Флетчера «О русском государстве» (Of the Russe Common Wealth), появившемся в свет в Лондоне в 1591 году, сказано, что Федор Иванович был «росту малого, приземист и толстоват, телосложения слабого и склонен к водянке; нос у него ястребиный, поступь нетвердая от некоторой расслабленности в членах; он тяжел и недеятелен, но всегда улыбается, так что почти смеется […] Он прост и слабоумен, но весьма любезен и хорош в обращении, тих, милостив, не имеет склонности к войне, мало способен к делам политическим и до крайности суеверен».
А вот описание Н. И. Костомарова: «Феодор Иванович был чужд всего, соответственно своему малоумию. Вставал он в четыре часа, приходил к нему духовник со святою водою и с иконою того святого, чья память праздновалась в настоящий день […] В девять часов утра шел к обедне, в одиннадцать часов обедал, потом спал, потом ходил к вечерне, иногда же перед вечернею в баню. После вечерни до ночи проводил время в забавах: ему пели песни, сказывали сказки, шуты потешали его кривляниями. Феодор очень любил колокольный звон и сам иногда хаживал звонить на колокольню. Часто он совершал благочестивые путешествия, ходил пешком по московским монастырям […] Но кроме таких благочестивых наклонностей Феодор показывал и другие, напоминавшие нрав родителя. Он любил смотреть на кулачные бои и на битвы людей с медведями […] Слабоумие Феодора не внушало, однако, к нему презрения. По народному воззрению, малоумные считались безгрешными и потому назывались “блаженными”.
Как всегда, противоположную точку зрения высказывает А. А. Бушков, который пишет: «Нельзя исключать, что царь Федор Иоаннович был далеко не так слабоумен, как о том писали при Романовых».
* * *
Биограф Ивана Грозного Р. Г. Скрынников констатирует: «Здоровье Анастасии было расшатано, ее одолевали болезни. Частые роды истощили организм царицы».
Казалось бы, и как не истощить — все-таки беременности у совсем еще молодой женщины шли в среднем раз в два года. Как следствие, в 1559 году она серьезно заболела.
Но вот А. А. Бушков рассуждает иначе, утверждая, что царица заболела и умерла «при крайне загадочных обстоятельствах». Относительно же того, что организм царицы был ослаблен частыми родами, он пишет следующее: «Историк, несомненно, механически перенес на шестнадцатый век реалии двадцать первого, когда рождение второго ребенка в семье — уже событие. В шестнадцатом веке по всей Европе было несколько иначе: женщины рожали практически каждый год (еще и потому, что детская смертность была высока: родишь четырех — один выживет). Так что шестеро детей за десять лет брака — это, по меркам шестнадцатого века, даже ниже средней нормы…
