Ознакомительная версия.
Чтобы поддержать игру, мама отвечала:
– Я люблю тебя, мой Шабишу.
С тех пор я не называл маму иначе, как Розали. Это имя она носила до конца жизни. Часто я напевал, подражая арии из оперетты:
Розали! Она ушла
Ее увидишь – верни ко мне…
– Ты фальшивишь! – кричала мама.
Пристыженный, я замолкал. Сама мама пела верно. Она также была прекрасной актрисой. Часто она пела дома. В маленькой гостиной в стиле Наполеона III, где мебель, черного цвета с инкрустацией из перламутра (я считал, да и сейчас считаю ее ужасной), представляла собой подделку под буль эпохи Людовика XIV, все было подобрано по цвету: занавеси, кресла, ковры, книжный шкаф того же стиля, запертый на ключ, чтобы мы с братом не прикасались к книгам с хорошими переплетами. А меня так привлекали тома Вальтера Скотта! В отместку я забирался на чердак, где стояли ящики с книгами, и читал все, что попадалось под руку. Однажды я наткнулся на странное название: «Прелести за поясом». Автором книги был, кажется, Судье де Моран. Позже я встретил этого врача, специализировавшегося в иглотерапии. Он лечил Жана Кокто, и Жан Кокто рассказал мне о его книге. Лучше бы мои родственники позволили мне портить переплеты Вальтера Скотта. В этой книге говорилось о половом воспитании маленьких китайцев, которых готовили для утех изощренных взрослых. Конечно, я не рассказал о своей находке, тем более что мне не разрешали рыться на чердаке. Здесь я находил, как находят на всех чердаках мира, разнообразные предметы для своих игр: старые занавеси, ковры, лампы. Завладев всеми этими сокровищами, я украшал свою комнату. Я поочередно становился обойщиком, декоратором, столяром, портным. Одним из моих любимых занятий было создавать наряды.
Не найдя меня во дворе, тетя поднималась в мою комнату и заставала меня среди моих находок.
– Кто тебе разрешил взять это?
Она звала мать, но та только смеялась, и мне позволяли превращаться в Зорро, в корсара или в Пирл Уайт.
Тетя рассердилась только тогда, когда я добрался до сундуков, в которых лежали ее платья, фантастические платья ее молодости. Там было и свадебное платье моей матери. Я надевал их одно за другим, изображая героинь прочитанных мною романов. Наконец мне все-таки пришлось положить на место тетины платья. Мама разрешила мне оставить свадебный наряд. Вскоре я сам стал мастерить платья и костюмы, которые считал достойными театра. Бабушка учила меня кроить и шить. Мне хотелось продемонстрировать свои наряды вне дома, и я стал просить разрешения ходить в них за покупками.
– Не можешь же ты идти в таком виде! – говорила тетя.
– Пусть идет, если это его развлекает, – возражала бабушка.
И я без всякого смущения отправлялся к булочнику, мяснику, к которым обычно ходил за покупками. Как я был счастлив, когда убеждался, что они меня не узнали!
Я даже хотел пойти в таком виде к кинорежиссерам, убежденный, что меня пригласят сниматься в кино. После заключения контракта я бы им сказал: «Так вот, я мужчина». А они бы ответили: «Вы великий актер!»
Конечно, нужно было обладать чрезвычайной наглостью, безрассудством и быть заядлым комедиантом, чтобы вести себя так. Когда мы ходили по воскресеньям к мессе, приходилось пересекать всю церковь, чтобы добраться до своих мест. Этот переход был для меня настоящим испытанием. Мне хотелось убежать – так я робел. Я говорил себе, что я робок, считал себя застенчивым. На самом деле эта робость была не чем иным, как спесью. Наверное, эти люди на меня даже не смотрели, а я воображал, что они не могли заниматься ничем другим, как только глядеть на меня.
Месса наполняла меня радостью. Мать пела. Чистый, звонкий, хорошо поставленный голос, без всякой дрожи. Люди оборачивались, чтобы посмотреть на нее, я слышал шепот за спиной:
– Какой прекрасный голос!
– Немного театральный, – отвечала какая-то чопорная дама.
Выйдя из церкви, я бросался в объятия Розали. Я хотел, чтобы все знали, что это моя мать. Мы возвращались домой, как двое влюбленных. Тетя следовала за нами, неся покупки к обеду.
Однажды вечером мать, не предупредив меня, не вернулась домой. Я чувствовал, что бабушка, тетя и брат очень обеспокоены. На их лицах я читал какое-то отчаяние. Меня отправили спать. Но спать я не мог. Несколько раз я вставал, чтобы проверить, нет ли матери в спальне. Дверь ее комнаты была открыта, света в комнате не было. Я тихонько подошел к кровати, она была не разобрана. Я вернулся в свою комнату.
– Что ты делаешь? – спросил брат. Мы спали с ним на одной кровати. И добавил: – Она не вернется, она уехала.
Я заплакал. Почему она мне ничего не сказала? На следующий день родственники подтвердили мне это:
– Анри прав, твоя мать уехала.
Я сидел около переносной печки, моей «подруги», и плакал, уткнувшись носом в шерсть Каргэ, собаки, которая как будто понимала меня.
Четверг я проводил в стоявшей в саду хижине, раньше служившей гаражом для велосипедов. Я оборудовал хижину как маленький домик: старый матрац заменял кровать, я смастерил занавески, мебель в соответствии с размерами жилища, такого тесного, что, протянув руки, я мог коснуться его деревянных стен, а чтобы туда проникнуть, нужно было нагибаться. У меня была спиртовка, посуда, выигранная во время ярмарочного праздника. Я питался десертами, которые готовил из шоколадного порошка.
Сколько слез я пролил здесь! Когда я чувствовал, что кризис проходит, я находил способ вновь вызвать его, рассказывая какие-то заученные на память стихи или повторяя бессмысленные слова. Я становился великим актером, каким мечтал стать.
Обычно это заканчивалось любовной сценой, которую я разыгрывал сам с собой.
Потом я слышал голос тети, разыскивавшей меня. Я поспешно одевался.
– Ну что ты там делаешь целый день?
– Ничего, я играю.
Наконец письмо. Мне дают его.
– А что, конверта нет?
– Нет, письмо адресовано мне. Твоя мать вложила два письма а один конверт. Нет смысла платить за две марки.
Как я хотел получить письмо, адресованное лично мне, но тетя была скупа. Розали часто над ней подшучивала из-за этого. Я пошел читать письмо в свою хижину. Это было нежное письмо:
«…Внезапное и очень важное, а также совершенно неожиданное дело заставило меня уехать. Дело очень сложное, нужно, чтобы я была здесь. Я буду отсутствовать некоторое время. Будь умницей, учись хорошо из любви к своей Розали, которая тебя любит…» и т. д.
Все это было подписано – М.Л. Вассор.
В ответ я написал отчаянное письмо, полное любви. Я спросил адрес.
– Дай мне твое письмо, я положу его в один конверт с моим.
Проклятая экономия! Как бы я был счастлив подписать конверт и отнести письмо на почту!
Ознакомительная версия.
