— Не подавись, Эрнст. — Дори указал пальцем на пачку «Юно»: — Наш Цыпленок просто хочет знать, где ты все это «организовал»?
— Где? В маркитантской лавке.
— А где была лавка, Дори, ты видел?
— Нет.
— А я — да!
Они рассмеялись. Эрнст отмахнулся от них рукой и продолжал намазывать бутерброды. Гроза перешла в умеренный дождь. Дорога стала скользкой, словно мокрое мыло, и Дори надо было усилить внимание. Несмотря на это, он продолжал рулить только одной рукой, так как другая была занята бутербродом. Блондину был виден его профиль, тонкий, продолговатый, со слегка крючковатым нордическим аристократическим носом. Слабо различалась узкая рука с тонкими пальцами и указательный палец, придерживавший кусок мяса. Блондин зажег сигарету, улыбнулся, увидев засаленный воротник рубашки Дори, отклонился назад и попытался вытянуть ноги.
Дори из Гамбурга, сухопарый блондин с водянистыми глазами, происходил из хорошего ганзейского дома, однако был неопрятным и всегда испачканным маслом. Он был чем-то вроде ротного замарашки. Эрнст считал, что Дори в его отгороженном от дурных запахов родительском доме обстирывала прачка, поэтому он сам и знать не мог, как самому за собой ухаживать. Кроме того, от природы он был ленив, даже до вонючести ленив. Во время рекрутской подготовки Дори, естественно, постоянно попадало, а вместе с ним и всем, кто жил с ним в одном помещении. Поэтому на него часто снисходил святой дух, не в форме сильных ударов, а в виде щетки и большого количества воды. Дори приходилось стирать, не слишком аккуратно, но основательно. Но в дивизии все пошло по-другому. Он покрылся толстым слоем моторного масла, солидола и грязи. И святой дух вынужден был сдаться. Впрочем, слово «отпуск» было для Дори иностранным. Отходили они для отдыха или их снимали с фронта, тогда Дори пропадал на несколько дней для генеральной чистки, однако потом появлялся опять такой же грязный, каким и уезжал. Таким образом, он годами так и оставался сидеть в своих роттенфюрерских петлицах на прежнем месте водителя. Однако водить он умел всё — от мотоцикла до танка, если, конечно, хотел. А если не хотел, то всегда где-то происходила поломка, и до сих пор это всегда означало, что он избегал особо больших неприятностей. Если где-нибудь в грязи застревала машина, а возившиеся с ней водитель и техник роты были близки к отчаянию, Дори, гордо выступая, появлялся, как бы случайно, перед ними, в резиновых сапогах и слишком широких, зато удобных танкистских брюках, в замасленном маскировочном кепи на аристократической голове, попыхивая сигаретой в углу рта, и, невинно улыбаясь, давал свой комментарий. Само собой разумеется, в ответ он всегда слышал ругань с требованием заткнуться, идти своей дорогой или сделать что-нибудь лучше. И тогда он делал лучше и получал обязательное вознаграждение от туповатых крестьянских парней. Техник роты был личным другом Дори. И стало уже обычным делом, что, несмотря на то что последнее слово и право всегда оставалось за начальником, в их отношениях все происходило наоборот. Техник роты реагировал на это раздраженно, а Дори — снисходительно.
То, что произошло однажды на снежном поле, было типичным случаем. Дори застрял в снежном заносе. Естественно, техник знал, что выбранный Дори проезд был единственно неправильным. Разразилась гроза, как в лучшие времена казарменного плаца в Лихтерфельде. Был отдан приказ: «Отбуксировать и искать лучшую дорогу!» А что сделал Дори? Он ухмыльнулся, закурил новую сигарету, сел в машину и поехал — прямо по снежному полю! И проехал! Техник роты зашелся в припадке кашля и чуть не задохнулся от доклада Дори: «Я же знал, что проеду. Вот начал только неправильно».
Когда к технику вернулся дар речи, он проворчал:
— Приведите себя в порядок! Я переведу вас в качестве переносчика минометных плит в минометный взвод!
На что Дори с улыбкой ответил:
— Слушаюсь, обершарфюрер! — А потом поехал дальше, и вся колонна — за ним.
Снова остановились. Дождь стал реже. На горизонте появилась полоса голубого неба.
— Который час?
Блондин посмотрел на наручные часы:
— Третий.
Эрнст принюхался и показал на восток:
— Сейчас станет светло. В свинской стране все по- другому. Даже ночи у Иванов необычные.
— Почему снова остановились?
— Слышишь — танки?
Они прислонились к машине, закурили и стали смотреть на подъезжающие танки. Гусеницы лязгали, и из-под них из дорожной колеи вылетали брызги жидкой глины.
— Отойди, а то душем окатит.
Дори укрылся на своем сиденье и улыбнулся своему соседу:
— Что, боишься воды, Эрнст?
Эрнст пробормотал что-то про Лихтерфельде и про то, кого там надо было вычистить, и кивнул головой, намекая, что Дори и вода — две вещи несовместимые.
Проходили «Тигры». Экипажи сидели на башнях. В нижних рубашках, некоторые — с голым торсом. Со своеобразным загаром — все белые, кроме лиц и рук по локоть. Стальные коробки двигались медленно. Под гусеницами замешивалась густая каша, а из-под них разбрызгивалась черно-коричневая жижа.
Пауль и Йонг, июль 1943 г.
— Это не наши.
— Нет, смотрите! — крикнул Дори и взволнованно показал на танк, из выхлопной трубы которого на метр вырывалось пламя. — Что с ним?
— Задница у него горит. — Эрнст продолжал жевать со спокойной душой.
«Пантера» остановилась, ее экипаж попрыгал в глинистые лужи. Один из танкистов забежал к корме и начал ругаться. Длинный как жердь унтершарфюрер заговорил с танкистом. Дори выскочил из машины, подбежал к танку, оценил обстановку, показал головой и подвел длинного унтершарфюрера к своей машине. Когда унтершарфюрер увидел закусывающего Эрнста, то рассмеялся. Тот протянул ему бутерброд с толстым куском ветчины. Унтершарфюрер взял его, поблагодарив на ломаном русском: «Спасива!» Потом он кивнул в сторону танка:
— С коробками ничего не получится. Командир мне только что сказал, что мы потеряли уже одну треть из-за поломок.
Эрнст проглотил кусок и проворчал:
— И это без единого ивана!
Ханс, их командир отделения, сказал:
— Но выглядят хорошо: низкие, быстрые, с отличной пушкой, но не доведенные. Они получены прямиком из Графенвёра, с какого-то полигона в Баварии, и им не хватило несколько недель, чтобы их улучшили. Были протесты, и их приняли к сведению, только изменить уже было ничего нельзя. А теперь, когда все начнется, когда с новым оружием понадобится решать исход войны, эти коробки еще при выдвижении выходят из строя, дымят, выплевывают огонь из выхлопной трубы, как будто бы у них ракета в заднице. — Танкист рассказал еще, что два танка по пути загорелись. — Представьте себе, было так, как будто по корме ударил пулемет или у твоей машины, Дори, осталась только задняя передача.
