Любящая мать, гордый сыном отец и довольный Матвеев наперебой осыпали ребенка подарками, и скоро детская Петра едва вмещала множество искусно сделанных игрушек и моделей. В одном углу стояла резная деревянная лошадка с усыпанной изумрудами уздечкой и кожаным седлом, украшенным серебряными гвоздиками. На столе возле окна лежала книга с цветными картинками – работа шестерых мастеров-иконописцев. Из Германии для царевича доставили музыкальные ящики и маленькие изящные клавикорды с медными струнами. Но с самого раннего детства Петр предпочитал военные игрушки и игры. Он любил бить в тарелки и барабаны. На столах, на стульях, на полу в детской грудами лежали игрушечные солдатики и крепости, миниатюрные пики и сабли, аркебузы и пистолеты. У изголовья кровати Петр держал самую любимую игрушку – модель корабля, которую Матвеев купил для него у какого-то иностранца.
Смышленый, живой и шумный, Петр развивался очень быстро. Обычно дети начинают ходить примерно в годовалом возрасте, он же пошел в семь месяцев. Отец любил брать маленького крепыша-царевича с собой на прогулки по Москве и на загородные царские дачи. Иногда они ездили в Преображенское, где Матвеев построил летний театр. Это тихое место на Яузе за Немецкой слободой больше всего нравилось Наталье. Но чаще Петра возили в огромный дворец в Коломенском.
То было архитектурное диво времен Алексея – огромное здание, целиком построенное из дерева, слыло у русских восьмым чудом света. Возведенный на высоком холме над излучиной Москвы-реки дворец казался экзотическим нагромождением чешуйчатых куполов-луковок, шатровых крыш, башен, похожих на крутые пирамиды, полукруглых арок, сеней, лестниц с ажурными перилами, балконов и крылечек, аркад, внутренних двориков и ворот. Петру и его сводному брату Ивану было отведено отдельное трехэтажное здание с двумя остроконечными башенками. Хотя снаружи казалось, что дворец по чьей-то безумной прихоти составлен, как из лоскутов, из разных элементов древнерусской архитектуры, он имел для своего времени немало удобств. Там были мыльни не только для членов царской семьи, но даже для слуг. (Кстати, в Версальском дворце, построенном почти тогда же, не было ни ванных, ни туалетов.) Свет, проникавший внутрь через три тысячи слюдяных окон, освещал все двести семьдесят комнат дворца, отделанных в современном для той эпохи светском стиле. Яркие красочные росписи украшали потолки, на стенах висели зеркала и бархатные драпировки, перемежаясь с парсунами, изображавшими Юлия Цезаря и Александра Македонского. Усыпанный самоцветами серебряный трон, сидя на котором Алексей принимал гостей, с двух сторон охраняли гигантские бронзовые львы. Стоило царю дернуть за рычаг, как механические звери начинали вращать глазами, разевали пасти и испускали хриплый металлический рев[16].
Наталья предпочитала лишенную условностей жизнь в загородных дворцах официальной рутине Кремля. Тяготясь духотой закрытого царицына возка, она стала – при народе! – поднимать занавески и скоро, сидя в открытом экипаже вместе с мужем и сыном, уже ездила за город и обратно, а однажды даже участвовала в торжественной процессии. Ради Натальи Алексей старался принимать иностранные посольства не в Кремле, а в Коломенском, где ей было удобнее наблюдать за церемониями. В 1675 году поезд прибывшего австрийского посла специально замедлили напротив царицыного окна, чтобы она успела все как следует разглядеть. Этому же дипломату, пока он ожидал представления царю, посчастливилось увидеть царевича: «Дверь внезапно отворилась, и за ней на мгновение показался Петр, трехлетний кудрявый мальчик, державшийся за руку матери».
Позднее в том же году Петр часто появлялся на людях. Алексей велел изготовить несколько больших позолоченных придворных карет, какие приняты были у других европейских монархов. Матвеев, отлично умевший угодить, тут же заказал миниатюрную копию одной из карет и преподнес ее Петру. Этот крохотный возок «с золочеными украшениями, запряженный четверкой карликовых лошадок, на подножках которого ехали четыре лилипута, а еще один стоял на запятках», вызывал неизменный восторг зрителей во время парадных выездов.
Алексей прожил с Натальей Нарышкиной пять лет. У них родился второй ребенок – дочь, названная Натальей в честь матери, и еще одна дочь, которая умерла, едва появившись на свет. Их брак сильно сказался на придворном климате. Суровый, болезненно-религиозный дух начала царствования Алексея уступил место новой, более непринужденной атмосфере, когда с готовностью воспринимались западные идеи, развлечения и технические новшества. Но сильнее всего этот брак повлиял на самого царя. Женитьба на Наталье и возродила, и умиротворила его. Последние годы жизни оказались для царя самыми счастливыми.
* * *
Петру было всего три с половиной года, когда его младенческая жизнь вдруг утратила безмятежность. В январе 1676 года, на Крещение, здоровый и полный сил сорокасемилетний царь Алексей присутствовал на ежегодной церемонии Водосвятия на Москве-реке. Отстояв на морозе всю долгую службу от начала до конца, он простудился. Через несколько дней царю пришлось неожиданно покинуть кремлевский театр посреди представления и лечь в постель. Поначалу недуг не казался опасным, однако больному становилось все хуже, и через десять дней, 8 февраля, царь Алексей скончался.
Мир Петра разом перевернулся. Если прежде он был обожаемым сыном своего царственного отца, который до безумия любил его мать, то теперь царевич превратился в потенциально опасного отпрыска второй жены покойного царя. Престол наследовал пятнадцатилетний Федор, полуинвалид, старший из выживших сыновей Марии Милославской. Хотя Федор бесконечно болел, в 1674 году Алексей провозгласил его совершеннолетним, признал наследником и в этом качестве представил своим подданным и иностранным послам. Тогда это казалось лишь формальностью: здоровье Федора было столь хрупким, а Алексей, напротив, выглядел таким бодрым и крепким, что мало кто предполагал, будто хилый сын переживет отца и сменит его на престоле.
Но именно так и случилось: Федор стал царем, и маятник власти вновь качнулся от Нарышкиных к Милославским. Хотя из-за распухших ног Федор не мог идти сам и на коронацию его пришлось нести, ни малейшего противодействия его вступлению на престол оказано не было. Милославские, ликуя, хлынули на прежние должности. Сам Федор не питал недобрых чувств к мачехе, Наталье, или к маленькому сводному брату, Петру, но царю было всего пятнадцать лет, и он не мог твердо противостоять давлению родственников – Милославских.
Во главе их клана стоял дядя царя, Иван Милославский, который поспешно оставил пост астраханского воеводы, чтобы сменить Матвеева на должности первого министра. Ожидалось, что сам Матвеев, как предводитель партии Нарышкиных, отправится в почетную ссылку. Такого рода меры обычно сопровождали колебания маятника власти – в свое время Милославского отослали в Астрахань, теперь другим пришел черед потесниться. Поэтому царица Наталья опечалилась, но не роптала, когда ее приемному отцу приказали ехать в Сибирь на должность воеводы Верхотурья – уезда на северо-востоке этой необъятной земли. Но она возмутилась и ужаснулась, узнав, что по пути к месту службы Матвеева нагнали новые распоряжения Ивана Милославского: велено было его арестовать, лишить всего состояния и препроводить как государственного преступника в Пустозерск, отдаленный городишко за полярным кругом. (На самом деле страх Ивана Милославского перед грозным соперником заставил его пойти еще дальше: он пытался добиться для Матвеева смертного приговора, обвинив его в расхищении казны, в колдовстве и даже в попытке отравить царя Алексея. Однако как ни принуждал Милославский молодого царя, Федор отказался утвердить смертный приговор, и Ивану довелось лишь позаботиться об узилище для Матвеева.)
