- Одевай, - говорит Ходырев. - Не забудь рубаху под низ, иначе кожа будет зудеть.
Я вижу, как голый мужик, выйдя из душевой, извлекает из полиэтиленовых мешков у стены трусы, рубаху и носки. Саша кивает мне на мешки:
- Кое-что простирано в станционной прачечной, там, где наши РАСТовцы работают с Игорем, но в основном все новое. Одевайся. После смены сбросишь все использованное на расфасовку, вон там, - он показывает на несколько мешков с желтыми ярлыками у входа. - Оставь свои сапоги в шкафу, не надо их пылить лишний раз. В том углу стоит мешок с кирзой, она пользованая-перепользованая, но дозеры ее проверяют регулярно, должна быть 'чистая'. Одень две пары носок, возьми сапоги на размер больше, ногам будет легче. Поторопись...
Сам он уже одет. Пропитка, дополненная полотняным шлемом, на манер монтажного, прикрывающим голову и шею, сильно меняет его вид. Я стараюсь привыкнуть к несгибаемости гимнастерки и галифе, щедро пропитанных спец-составом. Пока получается плохо.
В вестибюле по-прежнему толкучка. Бойцы ждут нас, сгрудившись у лестницы, подальше от окон. Узнать их в спецухе почти невозможно, тем более, что видел-то я их всего несколько минут в курилке перед отправкой. Ориентируюсь по дозеру: синяя изолента на приборе у Звягинцева заметна издалека. Ходырев пересчитывает людей, дает команду на выход.
Мы двигаемся в темпе. Солнце моментально пропекает спину, голова преет в шлеме. Но я понимаю: это тот самый вариант, когда пар костей не ломит.
Пробегаем под какой-то эстакадой. Воспользовавшись тем, что нахожусь в ее тени, оборачиваюсь назад и задираю голову. Вот она, та самая полосатая труба на разделе 3-го и 4-го блоков. Я буквально обливаюсь потом. Страхом это назвать, наверное, можно, но добавляется еще что-то необычное, как пузырьки кессонной болезни, вскипающие в крови... Лихорадочное возбуждение... Вата в ногах...
Ходырев тянет меня за рукав:
- Чего ты уставился, погнали! - Он выдергивает меня на солнце, и я жмурюсь, как вурдалак, от резкой боли в глазах.
- Не пялься зря! - Отфыркиваясь под лепестком, Саша наставляет меня на ходу:
- Будет время, раздобудь где-нибудь очки. Сетчатка глаза может повредиться легче легкого, мне гражданские из Курчатовского института говорили. Бета-частицы удержатся даже пластмассой, поэтому любые очки сойдут. Звягинцев, не туда! Вправо, вдоль той стенки, и бегом, бегом! - Он оставляет меня и бросается догонять команду, которая, сгрудившись вокруг дозера, как цыплята вокруг наседки, ушла вперед.
Я бегу за ними, хлябая сапогами; мои легкие явно не дружат с лепестком-респиратором. Следуют несколько минут гонки под палящим солнцем по местности, с которой словно гигантским скальпелем содрали шкуру-землю. Мешанина из выкорчеванных, хаотически спутанных и брошенных как попало трубопроводов, шлангов, кабелей мешает бежать по прямой, и мы мчимся зигзагами, словно под обстрелом.
Небольшое двухэтажное здание. Стеклянный коридор ведет из него куда-то в другое здание по соседству. Мы в изнеможении опускаемся на ступеньки, ведущие наверх. Звягинцев щелкает дэпэшкой:
- Двадцать миллирентген...
Сдергиваются ненавистные респираторы, трясущиеся руки вытаскивают сигареты. Ходырев спрашивает дозера:
- Сколько было по максимуму, пока бежали?
- Пять рентген...
- Семечки, ребята! Накопили не больше пол-рентгена на нос, а были почти под самой "четверкой", - Саша явно старается ободрить бойцов. - Психовать нечего, работать будем по-умному, я ручаюсь, больше установленных двух рентген никто не получит.
Я тихо спрашиваю:
- Ты уверен, что мы пришли, куда надо? - И тут же жалею об этом. Не глядя мне в глаза, Ходырев говорит:
- Это здание - управление строительством ЧАЭС. Кабинет начальника, Кизимы Валерия Трофимовича, находится в том крыле. Там на полу куча его визиток, возьми одну на сувенир...
Помолчав, он продолжает:
- Если заказчик не придет через двадцать минут, двигаем назад.
Команда облегченно выдохнула.
Мне неловко. Ухожу в застекленный переход, прикуриваю сигарету. Сердце не успокаивается. Адреналин с готовностью отзывается на сигналы перевозбужденного мозга, радостно бухая в артериях. На полу возле окна лежит дохлая бабочка. Потом еще одна, еще, и еще...
Целый сонм, не меньше сотни, маленьких желтых капустниц, захваченных врасплох непонятной смертью, нахожу я на подоконнике. Неужели от радиации? А говорят, насекомые ей не подвластны...
Я поднимаю глаза.
Мертвые бабочки на подоконнике отражаются в стекле, сквозь которое я гляжу прямо на распанаханное нутро 4-го блока.
Все, что я видел до этого момента на станции, выглядело неповрежденным, пусть даже заброшенно-грязным, но целым. Но здесь...
Я до сих пор вижу это во снах, снова и снова.
Здание было натурально разворочено "прицельным бомбометанием" с воздуха... Торчащие покореженные ребра металлоконструкций, обвешанные соплями свисающих до земли парашютных строп, которыми связывались гроздья контейнеров с бором и пучки свинцовых самокруток. Потеки грязи и копоти на уцелевших стенах. Тонны искрошенных остатков стен и перекрытий на земле и на крыше прилегающего здания (ВСРО, вспомогательные системы реакторного отделения - СБ). Полосатая вентиляционная труба на крыше блока, совем рядом с провалом взорвавшегося реактора, выглядит до несуразности нарядно.
Полное отсутствие людей в поле зрения нервирует. Кажется, что воздух, до предела наполненный невидимым, неощутимым мощнейшим излучением, исходящим от разрушенного четвертого блока, вибрируя, искажает воспринимаемое изображение.
Несколько секунд я завороженно смотрю на реактор. Ощущение звериной опасности, владевшее мной ещё не так давно, угасает. Пропорции и значимость увиденного полностью подавляют чувства. Всё, что приходит в голову для описания моих ощущений в тот момент, звучит пошло.
Я вижу поразительную картину.
На расстоянии нескольких сотен, а может, и десятков метров по прямой от разрушенного реактора, на абсолютно открытом, ничем незащищенном пространстве, работал сварщик.
Искры газосварки фонтанами брызгали в стороны. Он работал сноровисто, методично, профессионально, периодически поднимая щиток, проверяя качество. Мне даже показалось, что он насвистывал.
Вовиковы стихи всплывают неожиданно: "Сварщик зварює метал..."
За его спиной, кашляя тысячами рентген, грозно возвышался радиоактивный монстр. Но сварщик тем не менее спокойно делал свое дело.
И совсем неожиданно, глядя на него, я тоже успокоился.
Впервые за сегодняшний день я загнал свой адреналин в угол.
