А вскоре состоялся тот разговор, который стал поворотной вехой в моей судьбе. Сперва я решил поговорить начистоту с братом. Учеба в школе у меня в последнее время не клеилась: не тем голова была занята. Подумал, что Виктор меня поймет.
Так и вышло. Старший брат целиком оправдал возлагаемые на него надежды. Уговаривать или переубеждать его мне не пришлось. Наоборот, он сам охотно пошел мне навстречу.
— Считаю, что выбор правильный, — внимательно выслушав меня, сказал Виктор. — Но только учти: самолет не увлечение, не личная прихоть или там склонность души. Научиться летать — нынче этого мало. Стать необходимым авиации — вот в чем вопрос. А стать ей необходимым нужно, без этого нечего и огород городить. Небо — это на всю жизнь.
— А со школой как? — нерешительно задал я самый сложный и жгучий вопрос. На то и на другое просто времени не хватит.
— Придется пока бросить, — твердо отрезал Виктор. — Кончишь десятилетку позже. Считай, что десятилетка — это твой личный долг, который обязан со временем возвратить. Без образования в авиации делать нечего.
Виктор помолчал, почесал в затылке и наконец спросил!
— С отцом мне поговорить или сам скажешь?
— Сам! — твердо сказал я.
Отец возражать не стал. Видно, давно предвидел подобный оборот дела. Спросил только:
— На завод пойдешь?
— Ясно, батя! На металлургический. — радостно кивнул я.
— Ну понятно, ваши ведь аэроклубовские почти все оттуда. А учебники школьные все же не сдавай, сбереги.
С того дня началась для меня новая жизнь. Легче не стало. На заводе бить баклуши было не принято. Пришел — вкалывай. Да я легкой жизни и не искал. Работал с азартом, на совесть, хотя и уставал на первых порах здорово — только что с ног не валился.
И вот в аэроклубе меня зачислили в самолетную группу. Теорию пришлось осваивать заново. Школьные учебники по совету отца я спрятал ненадежнее, аккуратно перевязав их ремешком, и засел за книжки со схемами авиационных двигателей, с рисунками лонжеронов, нервюр, с таблицами полетных расчетов. Научиться предстояло многому.
Прошло несколько месяцев. Работа на заводе пришлась по душе, да и па жизнь я привыкал смотреть по-иному — шире, требовательнее. Навыки, которые постепенно накапливал у себя в цехе, пришлись к месту и на Волынцевской горе. Разобрать и собрать авиационный мотор было теперь для меня плевым делом. Отвертка или гаечный ключ будто прикипали к рукам: все спорилось, каждое движение выходило ловким и точным. Давала себя знать и отцовская мастерская в сарае. Кое-кто из ребят даже начал завидовать. Правда, зависть была хорошая, такой зависти не пристало стыдиться. Я охотно показывал сверстникам все, чему успел научиться сам, делился с друзьями своими нехитрыми производственными «секретами».
Жизнь шла не легко, но зато интересно. Даже в кино сходить некогда было. Да, честно говоря, не очень и хотелось. Впечатлений и так хоть отбавляй! А когда в аэроклуб поступили наконец новые самолеты, я и вовсе готов был там ночевать. Жаль было каждой упущенной минуты. И хотя до дома от летного поля рукой подать, но я, чтобы не тратить зря времени на обеды и ужины, все чаще завертывал с собой в узелок ломоть хлеба с куском сала или печеной картошкой.
Мать в конце концов пожаловалась Зарывалову.
— Ты что, герой, совсем, говорят, от дома отбился? Так у нас с тобой не пойдет! — сказал тот, — Вон ты какой тощий! Смотри, комиссия забракует.
— Какая комиссия? — удивился я.
А такая, которая в Луганскую летную школу отбирать курсантов из вашего брата будет. Ты что думал, раз Осоавиахим, значит, это так, для забавы? Походил в аэроклуб, полетал себе в удовольствие — и все, точка? Нет, брат, Осоавиахим — это главная кузница летных кадров!
— Да я же и не летал ни разу! — опешил от неожиданности я.
— Ничего, полетишь еще. Завтра и полетишь, так что готовься, — сообщил Зарывалов. — Или, считаешь, рано еще?
— Да что вы, Василий Алексеевич!.. Да я… Да у меня…
— Ну вот и договорились, — делая вид, что не замечает моей радости, дружески сказал Зарывалов. — А обедать все-таки домой ходи. Забракуют!
Я в тот раз?так и не успел расспросить про набор в летную школу. Все заслонила мысль о предстоящем полете.
Первый полет! Кто не мечтал о нем, кто не ждал его с замиранием сердца и перехватившим от волнения дыханием! А вдруг передумают, вдруг отложат? Мало ли что может случиться. Ненастье зарядит или инструктор к чему-нибудь придерется.
Весь день ходил сам не свой. Из рук все валилось. Что делалось вокруг, не замечал, на оклики не отзывался. Лишь одна мысль стучала набатом в голове: «Завтра! Завтра полечу!»
Наконец Виктор, наблюдавший исподволь за мной, не выдержал и отвел меня в сторону:
— Ты что, будто тень загробная, ходишь? Не оробел, случаем, малость?
— Боюсь, — едва слышно признался я. — Боюсь, вдруг завтрашний полет отменят.
— А с чего бы это его отменять! — успокоил Виктор. — С теорией да и со всем прочим у тебя полный порядок. Сам не раз проверял. Вот разве что ты и к завтрашнему дню не очухаешься, живых людей, как сейчас, узнавать не будешь… Пойдем-ка лучше домой ужинать. Выспаться тебе как следует надо.
Но спалось нам обоим в ту ночь плохо. И Виктор беспокоился. А я и вовсе всю ночь проворочался с боку на бок, заснув лишь под утро. Приснилось, будто Зарывалов в последний момент передумал и запретил полет. «Нельзя тебе лететь, — говорил он. — Не понимаешь ты, парень, задач Осоавиахима. Осоавиахим — это кузница кадров! А ты что? Мать не слушаешься, дома не обедаешь… Забракует тебя комиссия!»
Проснулся я чуть свет. Сердце громко колотилось. Умывшись в сенях ледяной водой, вышел во двор и сразу успокоился. Небо было светлое, чистое — ни единого облачка. Летная погода.
— Летная! Летная! — повторил я несколько раз вслух. И не удержался прошелся по двору колесом.
За этим несолидным занятием и захватила меня мать, вышедшая во двор наколоть щепок для самовара.
— Сегодня, значит? — спросила она.
— Сегодня! — сказал я, подходя к ней и беря у нее из рук топорик.
— Ты уж не забирайся в первый раз высоко, — тихо попросила она. — Ты уж как-нибудь к земле поближе…
— Не бойся, мама! — обнял я ее за плечи, — Не бойся. Я же не один, я с инструктором.
Наскоро позавтракав и не дожидаясь Виктора, я убежал на аэродром. Там в этот ранний воскресный час еще никого не было, но я как раз на это и рассчитывал. Мне хотелось побыть возле машины одному. Старенький У-2, на котором предстояло через несколько часов сделать один-два круга над летным полем, был знаком мне вдоль и поперек, но виделся он сейчас не таким, как обычно. Что ни говори, одно дело готовить самолет для других, совсем иное лететь на нем самому!
