Копался в саду, чтобы не ударить в грязь лицом пред братом. Снова посеял горох с красивым названием «Английская сабля» и обезопасил его от воробьев, натянув поверх него старые гардины. Еще раз поохотился у болота на гидрофилий, поскольку намерен некоторые их разновидности закрепить на целлон[28] для изучения нижней поверхности. Участки, на которых пахотный слой почвы на пустоши сглажен и срезан лопатой. На толстом торфе, словно на черном гумне, — колокольчатый вереск и росянка, цветущие травы да молодая березовая поросль. По краям, с еще розовыми нераспустившимися цветами, высокое верескообразное травянистое растение — занесенная к нам, очевидно, из Канады кальмия. На оживленной поверхности — вышедшие на охоту жуки-скакуны, то переливающиеся шелковистой зеленью, то слегка матовые, мшистые. Один экземпляр, пойманный больше ради забавы, оказался разновидностью, носящей название Connata — у нее пара светлых пятен соединяется посередине на щитке спины в виде бантика.
«Мраморные утесы». Пока в голову не пришло более подходящего имени для фигуры брата, который сначала выступал у меня под именем Профундус[29]. Но трехсложное слово звучит в предложении слишком уж тяжело. А посему я до поры до времени использовал довольно бесцветное имя Феликс. Быть может, я решусь-таки на Otto либо Otho[30], что позволит чисто вокалически вписаться в любое выражение.
КИРХХОРСТ, 28 апреля 1939 года
Беспокойная ночь. Сначала мне привиделся Кньеболо[31], болезненный, меланхоличный и замкнутый. Он протянул мне горсть конфет в чудесных золоченых обертках; их ему якобы подарили на именины целую уйму. Затем я увидел картину жизненного пути, который представлял собой как бы расположенный уступами сад. Там были лабиринты, зеркальные отражения и множество преград, позволявших продвигаться только в одном направлении; а еще врата, ведущие на волю.
Потом я наблюдал новое флуоресцентное свечение — из золота и лазури. Я встряхивал в плоской вазе кристаллы и шарики, которые озарялись то чистым золотом, то сияющей голубизной, и во время этого покачивания из сосуда доносились легкие раскаты грома.
В кругу прославленных мастеров я представился буквоедом.
В двенадцать часов дня — в комнате Перпетуи у радиоприемника. Перпетуя, Луиза и толстая Ханна сидели на стульях, тогда как я, почти как в Мавритании, возлежал на диване. Затем сажал картофель, причем в этих краях для прокладки борозд используют мотыгу с широкими лопастями и размашистые грабли. Инструмент этот называется Tog (произносится как Toch), что, вероятно, связано с волочением (Ziehen). Пересадил штокрозы. Перекинулся словечком со стекольщиком, при взгляде на которого я — впрочем, впервые в жизни — подумал: «Вот так и ты когда-нибудь будешь выглядеть», — ибо приметы старости сочетались в его облике с симпатичными чертами какого-то детского простодушия. Маленький Александр[32] каждого величает «дядей»: дети пребывают в уверенности, что все люди братья.
Мощную балку амбарных ворот здесь называют Dössel.
КИРХХОРСТ, 29 апреля 1939 года
Перед тем как заснуть, я долго размышлял о голубом цвете, увиденном вчера в плоской вазе. Мне хотелось подобрать ему название, но лишь столкнувшись с невозможностью отыскать хотя бы приблизительное сравнение, я осознал характер того, что тогда лицезрел. Я оказался по ту сторону цветового мира.
Мне снилось, что я прислушивался к разговору крестьян о ландшафте. Один из них произнес: «В лето болото-то ужасть как ухает», — то есть ужасно, под чем, как мне тотчас же стало ясно, он подразумевал, что острым лемехом плуга слой почвы взрезается до самого основания.
В четыре часа я проснулся и до половины шестого слушал удары церковных часов. Когда мы вот так мним себя бодрствующими, то чаще это все-таки бывает дрема, в которую мы погружены, — так мы состригаем сон.
Из Парижа, от Herkules, пришел последний номер «Crapouillot», «Les Bas-Fonds de Paris»[33] с картинками и описаниями лупанариев, а также с кратким словарем арго. В нем я обнаружил слово chialer (эквивалент «плакать»), что, собственно говоря, должно означать: «chier des yeux»[34]. Я выписал себе это словечко в качестве примера того, до какой степени язык может заполняться нечистотами. Слово зачастую насчитывает столько синонимов, сколько оттенков имеется в самом обществе.
Вечером встретил на автобусной остановке Фридриха Георга.
КИРХХОРСТ, 30 апреля 1939 года
Кафедральные соборы как окаменелости, которые вкраплены в наши города, словно в поздние осадочные отложения. И все же мы очень далеки от того, чтобы по этим массам сделать вывод о той жизненной мощи, которая была заложена в них и которая их создавала. Породившая и наполнявшая их когда-то пестрая жизнь чужда нам сегодня больше, чем аммониты мелового периода; и гораздо проще по костям, найденным в сланцевом руднике, восстановить облик древнего ящера, которому они принадлежали. Можно даже сказать, что нынешним людям эти творения говорят столько же, сколько глухому — формы скрипок или тромбонов.
После полудня в душную погоду с братом на болоте. Разговор о различии нигилизма и анархии. Фридрих Георг усматривает различие, кроме всего прочего, в том, что нигилизм может принимать формы порядка. Вероятно, не будет ошибкой сказать, что внешние принципы организации возрастают в той мере, в какой утрачивается внутренняя гармония. Так, число врачей увеличивается в той пропорции, в какой пропадает целебная сила.
Потом со стороны болота пришла гроза с градом.
КИРХХОРСТ, 1 мая 1939 года
Град нанес серьезный урон растениям; так, с нашего миндального деревца он посбивал весь цвет. Теперь он лежит на земле возле ствола, словно розовая сорочка.
Первый месяц на новом месте. Особенно приятно отсутствие малейшего намека на комфорт, настолько он опротивел мне в маленьких новостроечных виллах. Дом выстроен в стиле нижнесаксонского хутора; к жилому помещению вплотную притулился большой амбар с хлевами, которые я со временем намерен заселить животными.
КИРХХОРСТ, 3 мая 1939 года
Поездка в Бургдорф, напару с Фридрихом Георгом. Вдоль дороги — сияюще-желтые цветы одуванчика — львиного зуба. Название этого растения выбрано очень удачно; оно, так же как лев, солярной природы. В деревнях — крепкие дубы, похожие на последние деревья Донара[35]. Часто будто пелена спадает с глаз; крестьянские дворы явственно встают передо мной в своем древнем языческом блеске. Я вглядываюсь в самую глубь, в нетронутое нутро древней родины и верю, что так по смерти мы видим распахнутыми настежь двери отчего дома, и гумно залито торжественным светом.
