Эта приходская церковь, привлекшая к себе внимание самого монарха, церковь, которую посещали придворные, располагалась по соседству с живописным и колоритным кварталом, где обитали ремесленники и где обосновался отец Лопе, мастер, владевший искусством вышивания (в некоторых исследованиях говорится, что отец Лопе был не просто вышивальщиком, а золотошвеем. — Ю. Р.). Позднее этот квартал был снесен, и на его месте возвели крытый рынок в стиле парижского павильона Бальтар, или Бальтард (где сейчас проходят самые известные выставки кошек. — Ю. Р.). И по сей день, несмотря на значительные изменения, произошедшие в городском пейзаже, названия улиц представляют собой как бы отметины на искаженном суетой и суматохой лике города и доносят до нас как эхо память о тех многочисленных профессиях, представителей которых новая столица притягивала к себе как магнитом: улица Бордадорес (Вышивальщиков), Колорерос (Красильщиков), Херрадорес (Кузнецов, или Кузнечная), Кабестрерос (Шорников), Латонерос (Медников), Дорадорес (Позолотчиков). В этой богатой церкви и проходила скромная церемония крещения отпрыска семейства с неясным прошлым с точки зрения происхождения предков, но со славным будущим.
Лабиринт предков
Секрет жизни, погребенной в тени веков, разумеется, не следует пытаться разгадать, роясь в кипе астрономических таблиц и прочих записей, но всякое конкретное указание на какие-либо сведения возбуждает, интригует и призывает к исследованию фактов. Вот так действует на нас и этот простой, чудом сохранившийся документ, это свидетельство о крещении, чей лаконизм вовсе не отменяет его важности. В нем многое, как говорится, «опущено», то есть отсутствует, но даже в этих упущениях есть свой особый смысл, и документ этот дает нам сведения о том, из какого рода ведет свое происхождение наш герой. Его прямые ближайшие родственники, а также крестный отец и крестная мать своими фамилиями объявляют нам о своем скромном, незнатном происхождении, ведь у них нет перед фамилиями частицы «де», свидетельствующей о принадлежности к дворянству, нет у них и других признаков благородного происхождения, вроде слов «дон» или «донья»; однако же в то время претензии самих родителей Лопе на благородное происхождение были широко известны. Эти робкие поползновения, вероятно, были как-то связаны с их, как мы бы сейчас сказали, малой родиной, с местами, где долгое время жили их предки. Как нам о том поведал сам Лопе де Вега в «Послании к Амарилис», колыбель или родовое гнездо семейства располагалось в живописной долине Каррьедо, на северном склоне Астурийских гор, неподалеку от города Сантандера. Надо сказать, что в тех краях многие руководствовались твердым коллективным убеждением, широко, кстати, распространенным, что некоторые семьи, как, например, семья Лопе, принадлежат к очень древней прослойке дворянства, чье происхождение восходило к славным потомкам вестготов, удалившимся в эти края после сокрушительного поражения в битве при Херес-де-ла-Фронтера, в края, именуемые в Испании либо Бургосскими, либо Астурийскими горами, либо просто Астурией. Они унесли туда с собой впоследствии знаки принадлежности к некоему определенному общественному слою ради сохранения свободной веры новой Испании, сделав священными те края, где зародилась Реконкиста (то есть процесс освобождения Испании от власти мавров. — Ю. Р.) под предводительством Пелайо, их первого героя. Вот почему все население этой провинции требовало признать свою принадлежность к благородному сословию; не зря Кеведо называл Астурию «колыбелью дворянства, ведь всякий астуриец, подобно одному из действующих лиц романа Сервантеса про приключения Дон Кихота, мужу дуэньи, говорил про себя, что он такой же „идальго“, то есть такой же дворянин, как король, потому что он родом из Астурии».
Абсолютно неоспоримая принадлежность к благородному сословию, избавляющая от необходимости упоминания титулов и от всяческой «систематизации», заключается в употреблении слова «дон». Однако это слово, которое в то время широко использовали и которым часто злоупотребляли, никогда не украшало имя отца Лопе; не украшал женский вариант «донья» и имени его матери, за одним-единственным исключением, которое, пожалуй, можно назвать весьма показательной аномалией, в чем-то даже разоблачительной. Действительно, во время судебного процесса, связанного с обвинениями, выдвинутыми впоследствии против самого Лопе, его мать фигурировала иногда под именем доньи Франсиски Фернандес де Флорес, а иногда как Франсиска дель Карпьо. Эта занятная инфекция, выражавшаяся в желании непременно принадлежать к благородному сословию, быть может, проистекала из того «права родной земли», о котором речь шла выше, или из близкого родства по материнской линии, так как дядя поэта, инквизитор дон Мигель дель Карпьо, занимал высокий пост, был одним из высокопоставленных иерархов церкви, отправлял службы в кафедральном соборе города Кадиса; кстати, сам Лопе во время пребывания в Севилье какое-то время жил у дяди в доме и именно о нем столь пылко писал в посвящении, предшествующем пьесе «Прекрасная Эсфирь».
Однако сам Лопе никогда не применял слова «дон» ни в одном из своих писем, где стоит его подпись. Став кавалером ордена Святого Иоанна Иерусалимского, он не присвоил себе этого звания. Скорее его можно было бы, как говорится, поймать на том, что он, по его собственному выражению, в своей пространной переписке с негодованием и возмущением писал о «приниженности его крови» и «дома» (имея в виду род, семью), писал с тем блеском и с тем глубоким чувством гордости, которые Сервантес подарил своему герою, Санчо Пансе, который, якобы став губернатором острова Баратария, говорил:
«Но кого это называют доном Санчо Пансой?
— Вашу Милость, — ответил интендант.
— Братец, — сказал Санчо, — заметьте, что я не зовусь доном Санчо и что никто никогда из моего рода не носил сего титула. Меня зовут Санчо Панса и все, моего отца звали Санчо, моего деда звали Санчо, и все они были просто Панса, а не доны и не доньи».
Но чтобы быть уже совсем точными и верными исторической истине, мы должны упомянуть об отклонении от обычного поведения, когда, вступив в полнейшее противоречие со щепетильностью и с приверженностью принципам простоты, в 1598 году Лопе де Вега позволил себе присвоить герб рода дель Карпьо и изобразить его на титульном листе первого издания «Аркадии» со всеми девятнадцатью башнями родового замка, за что и подвергся яростным нападкам со стороны своих литературных собратьев. Конечно, за всем этим немного наивным желанием Лопе найти для себя высокородного родственника, а именно Бернарда дель Вега Карпьо, явно вырисовывается прежде всего интерес Лопе к геральдике. Однако подпись, помещенная Лопе в самом низу титульного листа, гласившая: «Если герб принадлежит Бернардо, то невзгоды — мне», — свидетельствует о том, что он был далеко не глуп и что явно содержащие упрек строки Гонгоры были чересчур жестокими и лишними:
