В субботу я укрылась в Лиль-Адане. В этом маленьком городке близ Парижа я долго снимала дом и проводила там с детьми часть недели, когда, по решению суда, мы делили с бывшим мужем заботу о них. Сейчас все они живут в столице, и у меня уже нет никаких оснований оставлять за собой этот дом. Я собираю вещи. Днем мои сыновья помогают мне, а к вечеру они уходят на встречу с друзьями. Это мой последний уикенд в Лиль-Адане.
Мне даже в голову не приходит попросить Франсуа о помощи. Он президент, у него много более важных дел. Я разбираю вещи, и это, как при каждом переезде, позволяет вновь пережить некоторые жизненные моменты. Куда, например, девать коллекцию журналов “Пари-Матч”? Невозможно же хранить их все. Перелистываю некоторые из них. Один из номеров 1992 года привлекает мое внимание: на обложке Миттеран, во Франции экономический и политический кризис. Эдит Крессон – премьер-министр, и это настоящее бедствие для страны. “Тем временем Миттеран играет в гольф, гуляет по набережным и роется в книжных развалах”. Так звучит заголовок! Но это не нападки, напротив – способ подчеркнуть, как умеет наш президент сохранять хладнокровие и стойкость. Боже, как все изменилось с тех пор! Сегодня президентам не дозволено ничего, даже поехать после полутора лет избирательной кампании на двухнедельный отдых в форт Брегансон[9]. Другие времена. В 2012-м пресса возмущалась загаром Франсуа и нашими выходами на пляж – и это когда половина Франции отправилась в отпуск. А двадцать лет назад журналисты с умилением смотрели на президента, способного играть в гольф в разгар политического кризиса…
Просматриваю еще несколько фотографий. Снимки моих детей, еще маленьких – напоминание о жизни, которая пролетает так незаметно. Около 23 часов звонит Франсуа, но ни слова об ужине, на котором присутствовала и Жюли Гайе. Об этом я узнаю задним числом.
Я, конечно, нахожу странным, что меня не пригласили на этот ужин в Елисейском дворце, хотя все еще ничего не подозреваю. Месяц спустя, в ноябре 2012-го, слухи становятся настойчивее. В Париже шепчутся о существовании фотографии, неопровержимо доказывающей их связь. Расспрашиваю Франсуа, пытаюсь выяснить, провожал ли он актрису домой после этого ужина. Он уверяет, что нет.
А слухи в городе звучат все громче. Франс Пресс начинает охоту за сенсацией. И вот первое подтверждение: пресловутое фото якобы показывает его на улице Фобур-Сент-Оноре, где тогда жила Гайе, – в двух шагах от Елисейского дворца. Я звоню Франсуа из своего кабинета. “Сейчас приду”, – говорит он. Минуты не проходит, как он уже тут. Мы уединяемся в библиотеке, рядом с кабинетом. Он признаётся, что был у нее в сентябре, там собирались люди искусства.
– И сколько же вас там было?
– Не помню, кажется, человек десять – двенадцать.
– Не может быть, ты лжешь, это наверняка было бы записано в твоем еженедельнике. Президент не должен пускаться на такие увертки.
Я нервничаю. Видя мою настойчивость, он сдается и говорит, что в этом участвовал Пино[10]. Мол, Жюли Гайе организовала этот ужин, чтобы он мог встретиться с Пино. Франсуа не уточняет, о каком Пино идет речь – об отце или сыне, но он знаком с обоими, и для таких встреч президент не нуждается в посредниках. Я прекрасно помню тот вечер, когда он сообщил мне, что ходил ужинать к Пино, тет-а-тет.
Он вернулся тогда не поздно, мы встретились на улице Коши, и он рассказал, что Пино пригласил его, чтобы обсудить вопрос о реституции двух китайских статуэток, похищенных в 1860 году из Летнего дворца в Пекине франко-британскими войсками. Они представляли собой две бронзовых головы, крысиную и собачью, которые отсутствовали в комплекте из двенадцати фрагментов, образующих вместе древний китайский календарь. Реституция должна была стать частью дипломатической программы во время официального визита в Китай, запланированного на апрель. Но какое отношение имеет ко всей этой истории Жюли Гайе? И почему мне опять ничего не сказали?
Меня злит эта ложь. Но я все еще не верю в их связь: Франсуа слишком занят государственными делами, чтобы подвергать себя такому риску. И кроме того, имею глупость думать, что мы слишком сильно любим друг друга, чтобы такое могло случиться. Или я чересчур наивна? Один из моих друзей-журналистов объясняет мне, что эти слухи подпитывают полицейские правого толка. Он подозревает, что здесь задействована их кухня ложных слухов – они привыкли фабриковать подобные дела для дестабилизации обстановки. Вот этому я верю.
Я уже стала однажды жертвой такой диффамации во время избирательной кампании, когда по всем редакциям ходила фальшивая полицейская справка. Мой адвокат в панике потребовал срочной встречи со мной. Одновременно ко мне обратились журналисты из “Экспресса”, чтобы обсудить это до публикации. Они знали, что это фальшивка, и хотели разоблачить политических противников, прибегающих к таким грязным методам. В этой “справке” мне приписывались связи с половиной сторонников чуть ли не всех правых и левых партий.
Это было грубо сработано, но все же полностью выбило меня из колеи. Я думала только об одном: лишь бы мои дети не сочли меня женщиной подобного сорта. Это стало для меня первым медийным цунами – первым в длинной череде последующих.
После выхода статьи в “Экспрессе” мой телефон не замолкал ни на минуту. Мне звонили журналисты всех мастей. Но я не отвечала. Мне нужно было отгородиться от всех. Я не смотрела телевизор. Укрылась в своем доме в Лиль-Адане. Туда мне позвонил старший сын.
– Мама, что ты такого сделала, что о тебе кричат на каждом углу?
– Ничего. Ничего я не сделала, просто я подруга кандидата в президенты и поэтому стала мишенью для СМИ.
Я тотчас вернулась домой и включила стиральную машину, словно хотела отмыть нас от всей этой грязи. Список моих деяний выглядел так нелепо, что вызвал смех у Франсуа. Но не у меня.
Поэтому я тогда и не поверила в слухи о Гайе. Решила, что речь идет просто о легком флирте. Несколько раз я напомнила Франсуа о том, как он солгал по поводу двух ужинов, на которых она присутствовала, а я нет. Потом сплетни затихли.
Но это была лишь короткая передышка. В конце февраля 2013 года нам предстоял официальный визит в Россию. И вот я жду Франсуа в парадном холле Елисейского дворца. Он опаздывает. Мне сообщают, что он у себя в кабинете и там сидит известный папарацци. Я считаю, что это маловероятно. Нет, просто невозможно!
Почти бегом поднимаюсь по красивой парадной лестнице, чего никогда раньше не делала. Решительно прохожу мимо охранников у дверей. Никогда еще я не позволяла себе входить в его кабинет таким образом. За все эти двадцать месяцев я была здесь раз пять, не больше. Открываю без стука тяжелую дверь и бросаю незваному гостю:
