Большая часть мемуаристов и биографов все-таки склоняется к тому, что Мишель в детские годы был очень болезненным:
«Рожденный от слабой матери, ребенок был не из крепких. Если случалось ему занемогать, то в «деловой» дворовые девушки освобождались от работ и им приказывали молиться Богу об исцелении молодого барина, — говорит Висковатов. И уточняет: — Он вообще был весьма золотушным ребенком, страдал «худосочием», и этому-то между прочим приписывала бабушка оставшуюся на всю жизнь кривизну ног своего внука».
А. Корсаков записал со слов двоюродного брата Лермонтова — Пожогина-Отрашкевича (сын сестры отца): «Лермонтов… был ребенком слабого здоровья, что, впрочем, не мешало ему быть бойким, резвым и шаловливым».
Н. Рыбкин, собиравший материалы к биографии Белинского и Лермонтова, записал со слов неизвестного чембарского старика капитана: «Старуха Арсеньева была хлебосольная, добрая. Рота наша стояла недалеко, и я бывал. Помню, как и учить его начинали. От азбуки отбивался. Вообще был баловень; здоровьем золотушный, жидкий мальчик; нянькам много от его капризов доставалось… Неженка».
В полном противоречии с этими свидетельствами находятся воспоминания двоюродного брата Лермонтова Акима Шан-Гирея, который провел с ним рядом детские годы: «Помнится мне еще, как бы сквозь сон, лицо доброй старушки немки, Кристины Осиповны, няни Мишеля, и домашний доктор Левис, по приказанию которого нас кормили весной по утрам черным хлебом с маслом, посыпанным крессом, и не давали мяса, хотя Мишель, как мне всегда казалось, был совсем здоров, и в пятнадцать лет, которые мы провели вместе, я не помню его серьезно больным ни разу».
Была ли болезненность маленького Лермонтова еще одним мифом, изобретенным Елизаветой Алексеевной для того, чтобы никто не покушался отнять у нее внука? Или Мишель и впрямь в детстве сильно хворал, но потом все эти бедствия от него отстали? Могло ведь быть и то и другое. Шан-Гирей начинает хорошо помнить Лермонтова только с 1825 года, т. е. с десятилетнего возраста.
Любопытно отметить, что обыкновение ссылаться на свои болезни и недомогания по любому поводу осталось у поручика Лермонтова на всю жизнь. В промежутках между кавказскими геройствами и гусарскими выходками Лермонтов брал продолжительные отпуска по болезни. Бабушка всячески его в этом поддерживала, ходила с ходатайствами и писала письма о необходимости дать «Мишеньке» отпуск, а начальство делало вид, что верит…
Как бы там ни было, а Мишель, конечно, был бабушкин внук, баловень, неженка. «Все ходило кругом да около Миши».
Зимой — горки, на Святках — ряженые, на Пасхе — катание яиц, летом — походы в лес…
«Уж так веселились, — рассказывали Висковатову тарханские старушки, — так играли, что и передать нельзя. Как только она, Царство ей Небесное, Елизавета Алексеевна-то, шум такой выносила!»
Образ ребенка, избалованного до безобразия, рисует родственник Лермонтова — И. А. Арсеньев (воспоминания опубликованы в «Историческом вестнике» в 1887 году): «В числе лиц, посещавших изредка наш дом, была Арсеньева, бабушка поэта Лермонтова (приходившаяся нам сродни), которая всегда привозила к нам своего внука, когда приезжала из деревни на несколько дней в Москву. Приезды эти были весьма редки, но я все-таки помню, как старушка Арсеньева, обожавшая своего внука, жаловалась постоянно на него моей матери. Действительно, судя по рассказам, этот внучек-баловень, пользуясь безграничной любовью своей бабушки, с малых лет уже превращался в домашнего тирана. Не хотел никого слушаться, трунил над всеми, даже над своей бабушкой, и пренебрегал наставлениями и советами лиц, заботившихся о его воспитании».
Как бы нам ни хотелось видеть в мальчике Лермонтове маленького ангела, ничего не получается. Баловень, неженка, домашний тиран… Все это правда. Другое дело, что это не вся правда.
В отрывке, который принято теперь озаглавливать по первой строке — «Я хочу рассказать вам…», нарисован портрет одного ребенка, точнее — портрет одного детства. Персонаж носит имя Александр Арбенин — имя Арбенин присвоено нескольким лермонтовским персонажам с разной степенью автобиографичности (фактической или душевной). В описании детства Саши Арбенина легко узнать и «методы воспитания» мальчика Лермонтова, и усадьбу в Тарханах.
«Он родился в Москве. Скоро после появления его на этот свет его мать разъехалась с его отцом по неизвестным причинам…
Когда ему минуло год, его посадили с кормилицей и няней в карету и отвезли в симбирскую деревню… От барского дома по скату горы до самой реки расстилался фруктовый сад. С балкона видны были дымящиеся села луговой стороны, синеющие степи и желтые нивы… Барский дом был похож на все барские дома: деревянный, с мезонином, выкрашенный желтой краской, а двор обстроен был одноэтажными, длинными флигелями, сараями, конюшнями и обведен валом, на котором качались и сохли жидкие ветлы; среди двора красовались качели… Зимой горничные девушки приходили шить и вязать в детскую, во-первых, потому, что няне Саши было поручено женское хозяйство, а во-вторых, чтоб потешать маленького барчонка. Саше было с ними очень весело. Они его ласкали и целовали наперерыв, рассказывали ему сказки про волжских разбойников, и его воображение наполнялось чудесами дикой храбрости и картинами мрачными и понятиями противуобщественными. Он разлюбил игрушки и начал мечтать. Шести лет уже он заглядывался на закат, усеянный румяными облаками, и непонятно-сладостное чувство уж волновало ему душу, когда полный месяц светил в окно на его детскую кроватку…
Саша был преизбалованный, пресвоевольный ребенок. Он семи лет умел уже прикрикнуть на непослушного лакея. Приняв гордый вид, он умел с презреньем улыбнуться на низкую лесть толстой ключницы.
Между тем природная всем склонность к разрушению развивалась в нем необыкновенно. В саду он то и дело ломал кусты и срывал лучшие [цветы], усыпая ими дорожки. Он с истинным удовольствием давил несчастную муху и радовался, когда брошенный им камень сбивал с ног бедную курицу. Бог знает, какое направление принял бы его характер, если б не пришла на помощь корь, болезнь, опасная в его возрасте. Его спасли от смерти, но тяжелый недуг оставил его в совершенном расслаблении… Болезнь эта имела важные следствия и странное влияние на ум и характер Саши: он выучился думать. Лишенный возможности развлекаться обыкновенными забавами детей, он начал искать их в самом себе. Воображение стало для него новой игрушкой…»
Возможно, здесь мы действительно находим наиболее точное и откровенное психологическое изображение Лермонтова-ребенка. В этом отрывке он сам указывает на те свои черты, которые имели в дальнейшем значение. Поэтому нам, как мне кажется, следует остановиться именно на этих строках и не искать ничего дальше, иначе мы окажемся в одной компании с «исследователями», которые, сохраняя серьезный вид, полемизируют: давил мальчик Лермонтов мух с удовольствием или не давил? Или же давил, но без удовольствия?
