32//33
чтоб [моему] Ни было хорошо... «Ты у меня одна», — слышу его голос... Знаю это, всегда знала и знаю, а все же иногда мало ценю, мало осознаю (как сейчас) всю значительность и ценность этих слов... Избалованные дети всегда эгоистичны. Вот и я сознаю сейчас с особенной остротой эту свою избалованность и обвиняю себя в эгоизме — правда, часто бессознательном. А Ни в сущности так мало нужно. Я редко видела человека столь скромного, скажу даже — аскетически скромного в своих потребностях. Он не терпит роскоши, очень аккуратен и экономен. Ничего лишнего себе не позволяет...
[Наши вкусы в этом сходятся,] и говорю я об избалованности не в смысле комфорта, а самого главного: его заботы, внимания и к внутренней и к внешней жизни моей... [Боже! Как возблагодарить мне Тебя за то, что Ты дал мне в лице моего Ни.] В Ни я нашла то, чего, мне казалось, в жизни найти нельзя... Широкий и свободный ум, глубину и какую-то детскую чистую и правдивую душу. Весь он — устремление ввысь и вдаль, его дух не знает покоя, все его творчество — бурный поток, несущий его вперед и вперед. Недавно он сказал мне: «Мне кажется иногда, когда я думаю о себе, что я человек, бросившийся с корабля в бурные волны океана и с огромными усилиями плывущий к берегу».
«Но ты не один, Ни, — говорю я. — Ты — с Христом».
«Да, конечно, но я христианин, бросившийся в мир, чтобы решать проблемы, связанные с миром, его судьбой...»
Ни очень одинок. Единственный человек, с кот<орым> он сохраняет дружеские отношения еще с киевского периода жизни, это — Л. И. Шестов. Несмотря на различие взглядов, они очень ценят друг друга, любят беседовать и много спорят при встрече... С остальными у него — знакомства или полная отчужденность…
О «себе», о «своем» более глубоком, интимном и он, и я говорим только друг другу. И это с первого же дня встречи...
Пятница, 26 окт<ября>
Мы давно собирались посмотреть советский фильм «Гроза» по Островскому. Наконец, сегодня решили ехать. К нам присоединился Фед. Ив. Либ (помешанный на России и всем русском)... В чудесный осенний день проехали весь Париж, такой красивый, серо-пепельный и будто затихший под нежным дыханием осени. И как бы вразрез с этим впечатлением пе
33//34
ред нами, в фильме, пронеслись картины такого дикого варварства, грубости и цинизма, что вернулись мы подавленные и мрачные... Если фильм имел целью пропаганду, то эта пропаганда достигла только одного: возмутить душу каждого хоть сколько-нибудь культурного человека против России и русских... И я думала: мы покинули Россию уже 12 лет. Какой бы показалась нам она теперь, если б мы вернулись? Не такой же ли, как этот фильм? Ведь эти годы не подняли, а опустили духовный и культурный уровень народа. Пусть он стал сознательнее в смысле отстаивания своих политических прав, но духовные основы его окончательно расшатаны, вера убита, нравы огрубели. И мы увидели бы перед собой нечто столь чужое и чуждое, что с тоской оглянулись бы назад, на «гнилую» Европу...
Суббота, 27 окт<ября>
Ни, [бедный,] чувствует себя нехорошо. Доктор нашел у него болезнь желудка. На днях будет рентгенизировать его.
После обеда ходила к столяру заказать полки для книг Ни. Столяра не было дома, если домом можно назвать деревянную лачугу, заваленную хламом, с завалившимся забором. Так живет большинство людей в этой прекрасной, свободной Франции, да и всюду... Республика, монархия, коммунизм — а богатые и бедные все те же. И так будет до тех пор, пока люди не поставят духовные ценности выше материальных. Но будет ли это когда-нибудь? Христос спрашивает: «Найду ли веру на Земле?[75]» А что такое вера, как не наивысшая духовная ценность? И если она исчезнет, то что же останется? Голые аппетиты и инстинкты, и борьба: кто кого сильнее.
За чаем Ни говорит: «Я всегда очень любил хлеб и шоколад, и вот теперь мне это запрещено».
Я: «Значит, это твоя аскеза».
Я думаю, что настоящая аскеза — это та, которую Сам Бог назначает нам, а не мы ее выдумываем для себя... Каждый из нас всегда чего-нибудь хочет, и Бог именно этого нас иногда
34//35
лишает, как мудрый воспитатель. Так любящий отец лишает ребенка лакомств... А вот святые ничего не хотят, кроме того, чего хочет Бог, и потому Бог дает им все самое ценное и важное для них.
Воскресенье, 28 окт<ября>
Утром я на обедне в St.-Germain. Оттуда захожу пить кофе в кафе Flore и пешком иду до B<oulevar>d Montparnasse, где сажусь на 89 и еду домой (обычный мой маршрут по воскресеньям). Очень люблю я церковь St.-Germain. Снаружи совсем деревенская, а внутри строгая и простая. Чудесный органист Андре Маршаль (слепой)...
К чаю (5 ч.) у нас М-me Лотт (жена проф<ессора> истории Сорбонны), женщина весьма ученая, живая, она — русская, но фран<цузской> культуры, давно живущая во Франции. Затем Р. Г. Осоргина[76], Ф. И. Либ и П. К. Иванов[77]. Ниоживляется, как всегда в обществе. Говорят на самые различные темы: о еврейском вопросе, о фашизме, и гонениях на Церковь в Германии и пр.пр.
Понед<ельник>, 29 окт<ября>
Скучная поездка в Префектуру за carte d'identité*. Стоя там в очереди, думала: «Для чего все это? Как люди усложнили свою жизнь какими-то ненужными формальностями, какими-то "проволочными заграждениями" друг против друга и против всех». Но с удовольствием проехала Париж с загорающимися в сумерках фонарями и оживленным бульваром St.-Michel, где много лет тому назад я и сестра жили в одном фр<анцузском> пансионе и ходили на лекции в École des hautes études sociales**.
Вечером, читая вслух «Войну и мир», обратила внимание на то место, где Толстой говорит о вреде плодов с дерева познания. Покажу это место Л. Шестову. Это — его тема.
Втор<ник>, 30 окт<ября> 34
Первая лекция Ни по истории русской мысли[78]. Слушателей много, но состав какой-то неопределенный. Несмотря на нездоровье и усталость, Ни читал хорошо, оживленно. Нездо-
* Удостоверением личности (фр.). ** Высшая школа общественных наук (фр.).
35//36
ровье никогда не мешает ему писать, читать. Иногда даже с высокой температурой и головной болью он все же работает или у стола, или даже в постели...
Среда, 31 окт<ября> 34
Вечером была М. А. Каллаш[79]. Говорили о предчувствиях смерти, несчастий. Она рассказала о своем отце, кот<орый> за несколько лет до смерти заказал столяру сделать гроб по «своему вкусу» и до последней минуты относился к смерти совершенно спокойно, как к чему-то очень естественному.
