В нашей первой беседе раскрылась черта Бирса критиковать (с помощью ругани) автора, который ему лично не нравился. Но проходило время, он встречался лицом к лицу с тем автором, которого он немилосердно ругал как писателя и как человека, и менял своё мнение. Он хвалил ту самую работу, которую недавно осуждал. Так случилось и с Лондоном. Однажды они оба напились и, обнявшись, прошли несколько миль. Тогда я узнал от Бирса, что Лондон вовсе не такой отвратительный человек и что своими сочинениями он навсегда вошёл в мировую литературу.
II
Я был рад встрече с Бирсом. Много лет я читал всё, что он писал. Я считал его не только великим писателем, но и великим человеком – по-настоящему великим. До нашей первой беседы у меня уже сложилось мнение о нём, полученное от его работ, от того, что я знал о другой его деятельности. И это мнение подтвердилось. Он произвёл на меня самое лучшее впечатление. Несмотря на его ругань, предрассудки, злобу, нетерпимость к другому мнению, я видел перед собой воплощение Железного герцога, о котором писал Теннисон:
Та надёжная опора,
Которая стояла на семи ветрах[34].
Это был как будто человек из стали. Кто-то сказал, что он вызывает желание проткнуть его насквозь и понаблюдать, что с ним произойдёт. Никто не мог плакать над Бирсом. Слёзы отказывались течь. Никто не мог связать представление о слабости с этим могучим воином пера и меча. У него была жалость, но наблюдатель её не замечал. Хотя непонимание не было виной наблюдателя. Мягкость Бирса была погружена в море мужественности. Как перископ, торчащий из воды, она помогала ему плыть по жизни. Кроме того, мягкость озаряет многие из его сочинений. На ней основан рассказ «Малютка-скиталец», которому нет равных в описании любви матери и ребёнка.
III
С нашей первой беседы с Бирсом до его последнего дня мы встречались почти каждый день, когда я был в Вашингтоне. Это было шесть-восемь дней в месяц, утром, после полудня или вечером. Мы вместе много путешествовали – на лодке, на автомобиле, на поезде. Мы долго гуляли пешком вдоль какой-нибудь реки, по лесу или по лугу. Иногда мы ходили на поле битвы. В течение многих лет наша дружба всё усиливалась. Она продолжалась, пока Амброз Бирс в одиночку не отправился в своё последнее долгое путешествие.
I
Когда я впервые встретил Бирса, незадолго до его пятидесятидевятилетнего дня рождения, он был в прекрасной физической форме. Таким он оставался до своей смерти. Его рост был шесть футов без дюйма, вес, наверное, 168 фунтов. Плотно сложённый, мускулистый, сухопарый, он был похож на тридцатилетнего, превосходно натренированного атлета. Можно сказать, физически он был идеальным человеком. Он никогда не терял своего мальчишеского облика и казался таким же моложавым, как в юные годы. Бирс был не просто воплощением жизни, он был сама жизнь. В последние шесть месяцев пребывания на земле, когда ему было семьдесят два года, он ослабел физически и духовно. Но так только казалось. К тому же он считал, что достиг всех целей в жизни, и не собирался больше проявлять никакой активности. Почти одновременно произошли завершение его собрания сочинений, отход от литературных дел и ссора с любимой женщиной. Он уже прощался со своей жизнью.
Он не потерял свои густые, волнистые, разделённые на пряди волосы длиной два дюйма. Они были золотистого цвета, без примеси седины и оставались такими до шестидесяти лет. Когда умер Ли – последний сын Бирса – волосы быстро полностью побелели. Как его облик, его глаза, вся его внешность, волосы производили впечатление необыкновенной жизненности.
У него были голубые, с сероватым оттенком глаза, а кожа была здорово-розовая, румяная, почти как у девушки. Наблюдатель снова чувствовал в этом цвете жизненность. Такие глаза под тяжёлыми золотистыми бровями не нарисовал бы и художник. С их помощью Бирс мог по желанию выражать и строгость, и доброту. И он не пренебрегал этой возможностью. Своими глазами он неосознанно вызывал у наблюдателя ужас, любовь или ненависть, но не обращал на это внимание. Его уши были идеально вылеплены, как и его нос, его рот, его челюсти.
Насколько я знаю, он никогда не носил бороды. На всех портретах, которые у меня есть, от самых ранних до самой поздней фотографии, снятой в год исчезновения, он изображён с усами. Все годы нашего знакомства его верхняя губа была украшена таким образом. Усы были естественными, не в стиле времён мировой войны, не как у Чарли Чаплина или ещё у какого-нибудь неуклюжего косматого болвана, который сейчас в моде. Бирс не завивал усы, их завивала сама природа, так же, как она завивала его волосы.
Его подбородок был крепкий, решительный, но не грубый. Его лоб был высокий, широкий, выразительный, но не подавляющий, как у какого-нибудь Сократа – одна голова и никакого тела.
Его ноги и руки были удивительно пропорциональны остальному телу. Может быть, довольно маленькие, но не слишком маленькие. Тыльные стороны ладоней, в отличие от лица, иногда покрывались лёгкими веснушками. Его пальцы были длинными и тонкими. Думаю, его руки и ноги были красивыми, но всё же не женственными.
Живота у него не было. (Мой секретарь прерывает меня и предполагает, что это потому, что у него внутри не было сострадания[35].) Экскурсия его грудной клетки[36] составляла около трёх с половиной дюймов.
Некоторые художники, особенно мисс Ф. Соул Кэмпбелл из когорты миссис Эдди[37] пытались вычеркнуть из лица и облика Бирса все намёки на чувственность и мужественность, чтобы показать то, что, несомненно, было и в его лице, и в его фигуре – духовность. Он обычно сравнивал это с тем, что делают в курятниках, чтобы получить такой великолепный продукт питания, как каплун[38]. Несмотря на это, он считал, что портрет, который украшает фронтиспис этой книги, самый похожий и самый лучший его портрет. Даже в добрые мгновения Бирс не казался мне женоподобным.
Множество авторов (из тех, кто никогда не видел героя этой книги) называли лицо Бирса «красным». Наверное, это был такой эвфемизм, чтобы сообщить, что он был пьяницей. Но его лицо никогда не казалось мне красным, даже если он волновался, и я часто видел его нетрезвым. Я никогда не видел его бледным, и я никогда не видел его красным. У него всегда была розовая кожа, как у совершенно здорового молодого человека.
Действительно, внешность Бирса словно воплощала здоровье и жизненную силу. Его рост, его сила, его гибкость, его золотистые волосы, его глубоко посаженные глаза, его крепкий подбородок, воздействие его голоса, строение его головы, его немного чувственный рот, его ровные зубы, уложенные идеальными арками – всё соединялось, чтобы создать у наблюдателя впечатление полнокровной личности, воплощения жизненной силы. Я не преувеличу, если скажу, что эта сила наполняла все его литературные труды – от банальных шуток до глубоких философских сочинений.
