Не могу сказать, чтобы в начале наших литературных собраний дело у нас сразу пошло успешно. Виною этого был Браун. Он начал с истории об одной собаке. Это была старая-престарая история о той собаке, которая каждое утро ходила в булочную с пенни в зубах и взамен монеты получала булку. Как-то раз булочник, думая, что животное не в состоянии понять разницы, дал ей булку в полпенни вместо той, которая стоила пенни. Собака взяла булку и, тщательно осмотрев ее, направилась с нею прямо в полицию, где собаку хорошо знали. Браун слышал эту историю утром в тот день, в который мы собрались для совместного обсуждения предполагаемой повести, и весь был поглощен ею.
Для меня всегда оставалось тайной, где находился Браун в последние столетия. При встрече с вами на улице он всегда останавливает вас и восклицает: «Стойте! стойте! я имею рассказать вам нечто совсем новенькое… Ха-ха-ха! Умрете от смеха». И начнет очень многословно, хотя и не без юмора, описывать одну из самых распространенных шуток насчет нашего праотца Ноя, или что сказал Ромул своему брату Рому перед тем, как они задумали основать Рим.
Обыкновенно он передает эти заплесневевшие редкости за собственные приключения или же за эпизод из жизни одного из своих многочисленных кузенов. Каждому из нас приходилось видеть какой-нибудь комический или трагический случай. Мне, например, на своем веку очень редко попадался человек, который не был бы очевидцем того, как один пассажир свалился с верха омнибуса прямо в телегу с навозом и с трудом был извлечен оттуда.
Находится в обращении рассказ и о том, как одна дама, муж которой внезапно заболел ночью в гостинице, сама бросилась в аптеку (было уже поздно, и она не решилась беспокоить прислугу) за горчичником. Прибежав обратно в гостиницу с листиком, намазанным этим чудодейственным снадобьем, дама впопыхах ошиблась номером и ворвалась в другой, соседний. Там крепко спал чужой мужчина. Дама стащила с него одеяло, обнажила его грудь и стала прилаживать на нее горчичник, не обращая внимания на протесты проснувшегося в испуге, совершенно здорового незнакомого ей человека.
Я так часто слышал эту историю, что каждый раз прихожу в нервное возбуждение, когда мне приходится ночевать в гостиницах. Всякий, рассказывавший эту историю, оказывается, всегда помещался в соседнем номере с несчастным постояльцем, явившимся жертвой дамской ошибки, и просыпался от крика своего соседа, которому неожиданно поставили горчичник.
Так и Браун. Он хотел уверить нас, что то допотопное животное, которое было героем его самой «свежей» новости, принадлежало его шурину, и очень обиделся, когда услышал, как Джефсон пробормотал себе под нос, что он — двадцать восьмой человек, шурин которого имел ту собаку, не говоря уж о тех ста семнадцати, которые сами обладали ею.
Мы надеялись сразу приступить к делу, но Браун совсем выбил нас из колеи. Опасная вещь рассказывать истории о собаках в обществе людей, задумавших серьезное дело! Стоит им только услышать от кого-нибудь такую историю, как каждый из них сейчас же припомнит подобную, но по его мнению еще более интересную.
Есть еще одна история (за достоверность которой не ручаюсь, потому что слышал ее от человека, обладающего некоторой долей фантазии) об умиравшем человеке. Приходский пастор, человек очень набожный и добрый, пришел посидеть к нему и, чтобы немного развлечь его, рассказал довольно трогательную историю об одной умной собаке.
Когда он окончил, умирающий приподнялся на своей постели и с оживлением проговорил:
— Я знаю еще более интересную историю о собаке. Эта собака была коричневого цвета, поджарая, с висячими ушами и…
Это усилие оказалось последней вспышкой его жизни. Он вдруг замолк и тяжело опустил голову на подушки. Присутствовавший при этом врач наклонился над ним и объявил, что умирающий отходит.
Добрый пастор взял за руку умирающего, любовно пожал ее и ласково произнес:
— Господь да благословит вас. Не горюйте, мы еще встретимся там.
Умирающий с усилием повернул к нему голову и еле слышно прошептал:
— Напомните… мне… тогда… пожалуйста… о… соба…
И, не докончив этой фразы, он с тихой улыбкой отошел в лучший мир.
Браун, уже успевший угостить нас своей собачьей историей, был удовлетворен и стал приставать, чтобы мы принялись, наконец, за дело. Но мы не были в состоянии исполнить его желание. Вместо дела мы принялись припоминать все истории о собаках, слышанные нами за последнее время, выбирая в уме ту, которая, по мнению каждого из нас, была более интересна и менее известна.
Мак-Шонесси особенно сильно волновался и положительно не находил себе места. Очевидно, его подмывало о чем-то рассказать. Но Браун предупредил его и произнес какую-то длинную речь, которую никто не слушал, закончив ее словами:
— Ну, скажите на милость, какой еще лучшей темы нужно вам? Этот сюжет до сих пор никем не использован, характеры всех героев вполне оригинальны и…
Но тут Мак-Шонесси больше уж не мог утерпеть.
— Кстати о сюжетах, — вдруг прервал он. — Не рассказывал я вам о собаке, которая была у нас, когда мы жили в Норвуде?
— Это ты опять о своем бульдоге? — с видимым нетерпением спросил Джефсон.
— Да, о бульдоге, но нечто совсем новое, чего вы никогда еще не слыхали, — ответил Мак-Шонесси.
Мы по опыту знали, что все наши возражения ни к чему не поведут, поэтому покорились и приготовились слушать.
— Дело в том, — приступил Мак-Шонесси к повествованию, раз двадцать уже слышанному нами, — что у нас в одно время в окрестностях появилось много мелких воришек, и отец решил завести хорошую собаку. Зная, что самыми лучшими сторожами бывают бульдоги, он приобрел собаку этой породы, отличавшуюся особенно свирепым видом.
Увидев этого бульдога, мать страшно испугалась и крикнула отцу:
— Господи! Неужели ты думаешь держать в доме такого ужасного зверя? Да ведь он нас всех перегрызет. Это так и написано на его отвратительной морде.
— Ну, нас-то он не тронет, а вот непрошеных ночных гостей едва ли пощадит. Для этого я и добыл его, — спокойно ответил отец.
— Ах, Томас, как тебе не стыдно так говорить! — возразила мать. — Это совсем не похоже на тебя. Конечно, мы вправе защищать свое имущество, но посягать на жизнь наших ближних…
— Наши ближние будут в полной безопасности до тех пор, пока не вздумают непрошеными пожаловать ночью к нам на кухню, — перебил отец. — Я помещу бульдога в чулан при кухне, а дверь туда оставлю незапертой. Если какой-нибудь ночной гость заберется в кухню, то пусть как хочет бережет свою шкуру, — решительным тоном добавил он.
