- Спит!.. Убил человека и дрыхнет. Вот каторжане, а! Господи, ну и угораздило меня связаться с ними! Теперь и меня-то из монастыря выгонят. А он дрыхнет. Буди что ли его, Егорша!..
Соломиных спросил:
- В сам деле убил?
- Наповал. Так в шею, братец ты мой, и всадил всю дробь.
- Дробью убил?
- И чорт его угораздил!
Емолин подбежал и толкнул ногой Кубдю:
- Вставай ты, леший драный...
- Теперь вошьют, - сказал Соломиных, и Беспалому показалось, что говорит он, точно радуясь. - Или повесят, или расстреляют.
Беспалых стало жутко. Он взглянул в окно и отвернулся.
- Обех?
- Може и всех четырех.
- А вас-то с чего?
- Разбираться не будут.
Емолин дергал Кубдю и ругался:
- Вставай, каторжная душа, лихоманка. По-людски бужу - человеку тебя надо.
У Кубди кружилась голова, он присел на голбце, зевнул - в челюстях пискнуло.
- Чо те, подрядчик, надо? - сказал он хрипло.
- Человек тебя спрашиват.
- Кто?
Емолин отошел к дверям и крикнул в темноту:
- Иди-ка сюда, Антон Семеныч.
Селезнев перекрестился и поздоровался. Кубдя взял ковш и с шумом напился.
- Ну, парень, и самогонка, - сказал он с удовольствием. - А ты что, на ночь-то глядя, пришел, дядя Антон?
Емолин сказал:
- Вот, клин тебе в глаз, еще спрашиват! Убил человека и хоть бы што!
- Всем одна смерть, - сказал Кубдя, садясь на лавку.
- Ну, а я пойду, - торопливо сказал Емолин, - мне тут рук марать не приходится. Разбирайтесь сами, а только, как хотите, а повесят вас.
- Повесят, - равнодушно подтвердил Соломиных.
Помолчали, сколько требуется по положению, и Кубдя спросил:
- Самовар, что ли, поставить?
- Не надо, - сказал Селезнев. - Я ведь не надолго. К тому пришел собираться вам надо.
Кубдя положил нога на ногу и посмотрел в потолок:
- Наши сборы недолги. Куда итти-то?
- В чернь.
Беспалых переспросил:
- В тайгу?
Селезнев промолчал и немного спустя добавил:
- Как хошь, мне одно. Только вам уйти надо. Расстреляют колчаки-то. Я седел и тюки приготовлю, поди, под завтрашнюю ночь придут.
- Придут, - сказал Соломиных.
- В чернь, одно. Нам с этой властью не венчаться. Наша власть советская, хрестьянская...
Беспалых спросил:
- Думашь, самогонку даст гнать?
Селезнев опять не ответил ничего и спросил:
- Как вы-то морокуете!
Решили, что да, нужно итти в чернь.
Селезнев пошел к дверям так, словно поить лошадей - не торопясь, и у него была широкая, лошадиная спина с заметным желобком посредине. Кубдя посмотрел на него с уважением и, когда он ушел, сказал:
- Здоровый чорт и есть у него своя блоха на уме.
VI.
Приземистый и краснощекий капитан Попов, начальник уезда в Ниловске, искренно был недоволен собой. В других уездах, как-будто, ничего, а здесь - не то восстания, не то блажь.
- Балда! Бабища! - выругал он сам себя и велел денщику позвать прапорщика Висневского. Возвращаясь к столу, он заметил, что нога у него как-то неловко косится. Он поднял ногу на стул. Каблук скривился. Попов пощупал сапог. В таком положении и застал его прапорщик Висневский. Капитан, не глядя на него, сказал:
- Вот, говорят, деньги большие получаем. А сапог купить не на что.
Прапорщик считал себя очень вежливым и сейчас нашел нужным звякнуть шпорами и поклониться.
- Слышали? - спросил капитан, указывая пальцем лежавшую на столе бумажку. - В Улее-то милиционера убили.
Прапорщик пожал крутыми плечами и подумал - "меньше бы распускал их", а вслух сказал:
- Пьяные. Не думаю на большевиков.
- Напрасно, - сухо сказал капитан. - В газетах сводки "на внутренних фронтах" появились. Это, тоже думаете, не большевики? Э-эх!.. Углубления в жизнь у вас не достает.
Прапорщик обиделся.
- Возьмите сорок человек из ваших и успокойте их там, в Улее. Да имейте в виду, не на пьяных поедете.
- Приказ письменный будет? - спросил прапорщик.
- Будет. Напишут.
Капитан сделал плаксивое лицо и шумно вздохнул:
- Эх, господи! Вот времена подошли, не знаешь, откуда и народ рассмотреть. Измаешься. - Курите?
Прапорщик закурил и, довольный назначением, подумал:
"А он не злой".
В обед, на другой день, отряд польских улан под командой прапорщика Висневского выехал усмирять крестьян. Уланы были взяты из польского легиона, стоявшего в Барнауле. Польские легионы комплектовались из военнопленных поляков австро-германской войны и живших в Сибири переселенцев и беженцев из Польши. Все они хорошо знали эту землю, горы и крестьян, которых ехали усмирять. Большая часть из них раньше работала у крестьян еще при царе - по году, по два. Некоторые из улан, проезжая знакомые деревни, раскланивались с крестьянами. Крестьяне молча дивовались на их красные штаны и синие, расшитые белыми снурками, куртки.
Но чем дальше отъезжали они от города и углублялись в поля и леса, тем больше и больше менялся их характер. Они с гиканьем проносились по деревне, иногда стреляя в воздух, и им временами казалось, что они в неизвестной завоеванной стране, - такие были испуганные лица у крестьян и так все замирало, когда они приближались. Отъезжая дальше от города, уланы и с ними прапорщик Висневский чувствовали себя так, как чувствует уставший потный человек в жаркий день, раздеваясь и залезая в воду. Там, у низеньких домишек уездного городка, осталось то, что почти полжизни накладывал на них город - и уважение, и сдержанность, и еще многое другое, заставлявшее душу всегда быть на страже. Все это сразу стерли в порошок и пустили по ветру бесконечные древние поля, леса, узкие заросшие травой колеи дорог и возможность повелевать человеческой жизнью. Все они были люди хорошие, добрые в домашнем кругу и у всех почти были дети и жены, только прапорщик Висневский жил холостяком.
Прапорщик ехал впереди на серой лошади и заломив маленькую, похожую на пельмень, шапочку, глубоко с радостью дыша и воображая себя старым, древним паном. Тонкоголовая лошадь с коротким крепким крупом и длинным прямым задом тоже чувствовала себя хорошо и, поигрывая мокроватыми желваками мускулов, шла легко и спокойно.
В начале уланы ограничивались стрельбой в воздух и ловлей кур на ужин, но потом им это надоело и они начинали искать большевиков. Призывали старосту в поле и допрашивали:
- Кто большевикам сочувствует?
И спрашивали не в той деревне, где останавливались, а в соседней. Староста указывал, тогда уланы ехали туда, арестовывали пойманного и пороли плетями. Взятые мужики указывали на других и так, переезжая из села в село, уланы имели возможность оставлять по себе настоящие долгие следы. Недалеко от Улеи поймали действительного большевика - кузнеца, раньше бывшего в городе красногвардейцем и бежавшего в деревню после переворота.
