Ознакомительная версия.
– главный наваррский город. Затем Генрих становится королем Франции. До этого были и другие Генрихи IV – германский король, известный в истории хождением в Каноссу, английский король… Он стал знаменитым французским Генрихом IV. В свои сорок лет после перехода из протестанства в католичество он был признан Парижем, в 57 лет убит фанатиком-католиком.
Религиозные войны того времени потрясали Париж. В Варфоломеевскую ночь Сена была забита трупами. Религиозные распри во времена Генриха IV привели к осаде Парижа. Блокадный город поражал своей стойкостью. Парижане съели лошадей и ослов, всех кошек города, траву, кости скелетов перемалывались в муку. Матери, доведенные до отчаяния, убивали своих детей. Генрих IV – глава гугенотов, желая покончить с этим, принимает католичество.
Его знаменитые слова: «Париж стоит мессы». И 22 марта 1594 года он входит в Париж через Новые ворота, что между Лувром и Сеной.
Его правление признано мудрым, но так посчитают потом. При жизни ему удалось избежать семнадцати покушений. Он стал жертвой восемнадцатого. «Всё могут короли…», – поет в популярной песенке Алла Пугачева, а ведь это ничто иное как эстрадный пересказ истории Генриха IV – Анри на французский лад. Париж готовился отпраздновать коронование Марии Медичи – второй жены короля, однако католик – фанатик Равальяк убивает Генриха.
Четыре года спустя на Новом мосту воздвигается конная статуя Генриха IV, первая конная на городских магистралях. Король обращен лицом к площади Дофина, к двум сохранившимся древним домам.
Два выделяющихся розовых дома. О них написал Андре Моруа: «Они из розового кирпича и тесаных белых камней, очень простые, но такие французские, что во времена войны, вдали от моей страны, я мечтал о них каждую ночь как о символе всего того, что потерял…». Память о Франции – два розовых дома, а впереди у нас розовый город – Тулуза, где нам работать ровно три дня.
Взглянем от памятника Генриху IV на правый берег Сены, и перед нами взметнётся ввысь красивое здание с летящими вверх каменными и стеклянными вертикалями, опоясанное чугунной балюстрадой, с особыми флагами – жёлтыми с красной каймой, с корытообразной крышей, над которой огромные буквы «Samaritaine». Это универмаг – «Самаритянин».
Когда-то на этом месте стоял насос. Он-то и получил прозвище «Самаритянин» из-за высеченного на нем барельефа «Христос у колодца Иакова». Насос исчез еще в 1813 году, но его именем была названа построенная по соседству баня. Так же назвали и открывшийся рядом магазин. Владелец его Эрнест Коньяк сохранил название. «Люди привыкли, – считал он, – и название их привлечёт». В Париже масса сохранившихся названий. И знакомые нам по Хемингуэйю кафе «Купол», «Ротонда», «Клозери де Лила» и множество других.
Рядом с универмагом огромный рекламный плакат на щите в рамочке. Господи, да что же такое творится? Прямо по-книжному, чтобы замкнуть сюжет! Невероятно, но факт. Я сам считал вероятности, но это – лишено всякого здравого смысла – с парижского плаката на нас по-особенному смотрела специалистка из ЦУПа Ирочка Чебаевская.
Бросим прощальный взгляд на «Самаритэн» и поспешим мимо него по рю Пон-Нёф, потом по маленькой рю де Бургонь в КНЕС. Мы ещё замкнем парижское золотое кольцо, но не сразу, а в несколько попыток.
Я не читал рассказа Валентина Распутина «Уроки французского», я видел только поставленный по рассказу фильм о самом высоком уровне человечности в невыносимых условиях. Но существуют уроки и в самом обыденном, в воспитывающих повседневных делах.
Здешний мир возникал сначала для меня из газетных строчек, журнальных страниц, книг. Он был практически так же далёк от действительности, как мир снов. Но получилось так, словно ты вошел в соответствующий сон и твой соответственный мир слился с ранее воображаемым. И вот прежде несовместимые миры соединились, как сообщающиеся сосуды, и влияют на тебя.
«Уроки французского» – мелкие повседневные дела, рядовые экскурсии – становились семинаром культуры человеческого общения, а место могло быть любым – гостиницей, улицей, метро, магазином.
В гостинице «Лондон» всего-то около тридцати номеров, узенькая винтовая лестница. Там всё без помпезности: удобно, красиво, скромно. Портье – само внимание и отзывчивость, и словно давнишний ваш знакомый с вами заодно. Не только желание и способности, но и талант у него вас понять, разобраться, пойти навстречу.
Гостиничный мир – модель большого: приветливые постояльцы, радушный портье, молодая уборщица – негритянка, которую зовут, когда возникает необходимость объясниться по-английски: «молодежь знает лучше язык». Наблюдения наши внешние: возможно, что-то прячется за витрину улыбки и остается для нас «вещью в себе».
Раз мы становимся свидетелями гостиничного конфликта. Худой, высокий, явно рассерженный человек что-то резкое выговаривал портье. Его вежливо слушали. Мы спешили и, дождавшись случайной паузы, попросили ключи от номеров. Консьержка выдала нам ключи. Однако рассерженный человек швырнул свои ключи и ушел. Тираду наших гостиничных работников не трудно было бы предугадать, а здесь портье просто пожимает плечами. И вид и взгляд его говорят: какой рассерженный, раздраженный человек. И все. И тебе хочется в ответ покивать, хотя, возможно, дело совсем не в том, и ты не знаешь, кто прав и кто виноват? Нет, просто портье гасит конфликт и не переносит раздражение на нас.
Нигде тебя не стараются поставить на место. В отелях, кафе, ресторанах Парижа трудится около двухсот тысяч человек, и все они – преподаватели хорошего вкуса, «уроков французского». Водители, где бы вы не встретились, предупредительны. Конечно, выскочив на скоростную магистраль, ты непременно за это поплатишься. А в остальных случаях они пропустят вас, подождут. «Идите, ступайте себе, пожалуйста», – улыбнутся вам, если вы ступили на переход.
Немым уроком французского окружающая вас красота стриженных газонов, клумб, сформированных деревьев. И сам вид города дарит тебя ненавязчивой красотой. Большинство домов – старинные, корытообразные крыши в два и более этажей, перегороженные брандмауэрами, из которых высовываются десятки тонких вытяжных труб, окна мансард выглядывают ярусами до шести-семи оконных рядов.
Дома Парижа, как правило, семиэтажные, из серого камня со слабой желтизной. Время наносит на них вековую «патину», делает рельефней. Окна обычно высокие, нередко со ставнями. И характерная особенность – ленты балконных решеток, опоясывающих здание. Эти решетки – особое произведение искусства, редко повторяющееся, со своим индивидуальным узором – черным по серому.
Ознакомительная версия.
