— Начну с того, что я уверена, что все, что ты мне сказал, — чистая правда, и заверю тебя, что в твоем рассказе меня удивила только благородная честность, с которой ты говорил. Знай также, что в некоторые моменты в Анконе я тебя восприняла именно таким, как ты себя описал, и, будучи далека от того, чтобы напугаться, я лишь хотела не ошибиться, потому что в таком случае могла надеяться содействовать твоей победе. Но вот, коротко. Поскольку правда, что ты беден, что у тебя ничего нет, и что ты разгильдяй по части экономии, позволь сказать тебе, что я этому очень рада, потому что, естественно, любя меня, ты не сможешь презрительно отказаться от подарка, который я тебе собираюсь сделать. Этот подарок — это человек, которого ты любишь. Я даю себя тебе; я твоя; ты мне нужен. Думай о будущем только с любовью ко мне и только с ней. С этого момента я больше не Беллино. Поехали в Венецию, и мой талант нам предоставит средства к жизни; и если ты не хочешь ехать в Венецию, поехали, куда ты хочешь.
— Я должен отправиться в Константинополь.
— Поехали туда. Если ты боишься потерять меня из-за непостоянства, женись на мне, и твои права на меня станут законными. Я не говорю, что я стану любить тебя как мужа сильнее, но лестное звание твоей жены мне понравится, и мы посмеемся над этим.
— Прекрасно. Послезавтра, не позже, мы поженимся в Болонье, потому что я хочу связать тебя со мной всеми мыслимыми узами.
— Ну вот, я счастлива. Нам нечего делать в Римини. Мы уедем отсюда завтра утром. Не стоит подниматься. Поедим в постели и затем займемся любовью.
— Отличная мысль.
Проведя вторую ночь в наслаждениях и в довольстве, мы выехали на рассвете и, проведя в дороге четыре часа, решили позавтракать. Мы были в Пезаро. В момент, когда мы собрались садиться в экипаж, чтобы продолжить наше путешествие, вдруг младший офицер в сопровождении двух вооруженных солдат спрашивает у нас наши имена, а затем и паспорта. Беллино дает ему свой, я ищу свой и не нахожу. Он у меня был вместе с письмами кардинала и шевалье да Лецце; нахожу письма, но не нахожу паспорт. Все мои требования бесполезны. Капрал уходит, приказав форейтору ждать. Полчаса спустя он возвращается, отдает Беллино его паспорт, сказав, что он может ехать; что касается меня, он приказывает отвести меня к коменданту. Комендант спрашивает, почему у меня нет паспорта.
— Потому что я его потерял.
— Паспорт не теряют.
— Теряют, и это так же верно, как то, что я его потерял.
— Без него вы не проедете.
— Я еду из Рима и направляюсь в Константинополь с письмом кардинала Аквавива. Вот его письмо, скрепленное его гербовыми печатями.
— Я велю отвести вас к г-ну де Гаже.
Меня отводят к этому знаменитому генералу, который стоит в окружении всего своего штаба. Рассказав ему все то, что я говорил коменданту, я прошу его разрешить мне продолжить свое путешествие.
— Все, что я могу для вас сделать, это задержать вас под арестом, пока вам не пришлют из Рима новый паспорт на то же имя, которое вы назвали. Несчастье потерять паспорт может случиться только из-за легкомыслия, и кардинал научится не давать поручений разгильдяям.
Затем он приказывает заключить меня под арест в большой казарме, расположенной в предместье города, называемом Санта-Мария, после того, как я напишу в Рим о высылке нового паспорта. Меня отвели на почту, где я написал кардиналу о моем несчастье, умоляя его отправить, не теряя времени, мне паспорт, и отправил письмо эстафетой. Я просил его направить паспорт непосредственно в военный секретариат. После этого я обнял Беллино-Терезу, которую эта помеха привела в отчаяние. Я сказал ей ждать меня в Римини и был вынужден снабдить ее сотней цехинов.
Она хотела остаться в Песаро, но я ей отсоветовал. Я велел отвязать мой чемодан и, увидев, как она уехала, дал отвести себя в большую кордегардию. В такие моменты всякий оптимизм становится, в принципе, сомнителен, но стоицизм, который призвать бывает нетрудно, смягчает его дурное влияние. Самую большую заботу у меня вызывало беспокойство Терезы, которая, видя меня вырванным таким образом из ее рук в первый же момент нашего единения, задыхалась, стараясь подавить свои слезы. Она бы меня не покинула, если бы я не уверил ее, что через десять дней она увидит меня в Римини. Мне пришлось, однако, ее очень уговаривать, что она не должна оставаться в Песаро.
В Санта-Мария офицер отвел меня в кордегардию, где я остался, сидя на чемодане. Проклятый каталанец даже не удостоил меня ответом, когда я сказал ему, что у меня есть деньги, что я хочу постель и слугу, чтобы сделать то, что мне необходимо. Я вынужден был провести ночь, лежа на чемодане, без всякой еды, среди солдат — каталанцев. Это была моя вторая ночь такого рода в череде подобных дивных ночей. Мой Гений развлекался, заставляя меня производить такие сравнения. То была суровая, но необходимая школа, особенно для человека с натурой негибкой и легкомысленной.
Чтобы заткнуть рот философу, который осмеливается сетовать на то, что в жизни человека страданий больше, чем удовольствий, спросите его, хотел ли бы он жизни без тех и других. Он вам не ответит, либо схитрит, потому что если он ответит, что нет, значит он ее ценит высоко, а если так, то значит он признает ее приятной, каковой она не может быть, если она мучительна; если же он отвечает, что да, он признается в том, что он глупец, потому что вынужден находить удовольствие в безразличии.
Когда мы страдаем, мы испытываем удовольствие от надежды прекращения страданий; и мы никогда не разочаровываемся, потому что на крайний случай у нас есть сон, в котором счастливые мечты нас утешают и успокаивают; и когда мы наслаждаемся, размышление, уменьшающее нашу радость, никогда нас не тревожит. Само удовольствие в своей актуальности всегда чистое, страдание — всегда ограниченное.
Вам двадцать лет. Повелитель универсума сказал вам, — я даю тебе тридцать лет жизни, из которых пятнадцать будут мучительными, а пятнадцать — прекрасными. И те и другие продолжатся непрерывно. Выбирай. Хотел бы ты начинать с мучительных или с прекрасных?
Признайтесь, читатель, такой, какой вы есть, что вы бы ответили Богу: — я начну с пятнадцати несчастных лет. В твердом ожидании счастливых пятнадцати лет я уверен, что найду силы пренебречь страданиями.
Видите, дорогой читатель, значение этих рассуждений. Умный человек, поверьте, не будет никогда абсолютно несчастным. Он почти всегда счастлив, говорит мой учитель Гораций, nisi quum pituita molesta est.[6]
Но что за человек, который всегда находится под влиянием желчи?
Факт тот, что в эту несчастную ночь в Санта-Мария в Песаро, я немного потерял, но много получил, потому что в том, что касается Терезы, при уверенности, что через десяток дней я снова соединюсь с ней, эта ночь не значила ничего. То, что я получил, входит в школу жизни человека. Я получил прививку от легкомыслия — предусмотрительность. Можно поставить сто против одного, что молодой человек, потеряв сначала кошелек, а затем паспорт, больше не будет терять ни того, ни другого. Так что эти два несчастья со мной больше не случались. Они происходили бы со мной, если бы я не боялся этого всегда. Легкомысленный же никогда не боится.
