Правда, в издании 1829 года поэт поместил эти стихи среди написанных в 1819 году, рядом с другим, которое называется «Недоконченная картина».
На первый взгляд, стихотворения 1819 года никак не могут являться откликом на события 1826–1827 годов.
В этой связи проверим то, что кажется бесспорным. Убеждаемся:
«Недоконченная картина» – действительно 1819 года.
А когда впервые напечатано «Возрождение»?
В 1828-м, в «Невском альманахе», дата цензурного разрешения – 9/XII 1827.
Какого времени автограф?
Его нет, он отсутствует, что характерно почти для всех стихотворений, помеченных «подставной» датой.
Однако насчет времени написания кое-что разъясняется, причем безо всякого нашего участия. В академическом научном сборнике, выпущенном в честь 80-летия Н. Ф. Бельчикова (М., 1971), помещено исследование, в котором приводятся такие соображения: в издании «Стихотворений» 1828 года «Возрождения» нет. А оно там непременно было бы, если бы в то время существовало. Ибо стихи эти столь высокого художественного уровня, что их отсутствие ничем иным объяснить невозможно. Кроме того, анализ словесной ткани также подтверждает, что стихи написаны «не ранее осени 1827 года»… Мы вправе пойти дальше и предположить, что отводящая дата «1819» играет роль защитного заслона. А само стремление позаботиться о заслоне наводит на мысль, что перед нами – замаскированная эпиграмма.
Перечитаем первые восемь строк. И обратим внимание на несколько, казалось бы, неожиданный эпитет в начальной строке.
Художник-варвар кистью сонной
Картину гения чернит.
И свой рисунок, беззаконной,
Над ней безсмысленно чертит.
Но краски чуждыя с летами
Спадают ветхой чешуей;
Созданье гения пред нами
Выходит с прежней красотой.
Очень может быть, что эта, сокрытая среди стихов элегических, отповедь является самостоятельной эпиграммой.
«Кистью сонной» картину гения чернит все тот же сонный Снегирев. А свой бессмысленный рисунок чертит его двойник, высочайший цензор.
Вряд ли Снегирев был главной и единственной мишенью. Возможно, что и он, в свою очередь, присутствует здесь в качестве прикрытия, за которым почти не виден истинный адресат.
Иначе не было бы нужды в столь тщательной маскировке. Притаившаяся стихотворная эпиграмма, удивительно точно названная поэтом «Возрождение», не оказалась ли она исполнена провидческой силы?
Не так ли сложилась судьба творческого наследия Пушкина? Не сразу, не вдруг, поколение за поколением, реставраторы-текстологи продолжают смывать чуждые краски…
Если Пушкин написал эпиграмму на двух цензоров, нижайшего, то есть Снегирева, и высочайшего, то есть Николая, если эпиграмма до того глубоко запрятана, что о содержании можно лишь строить догадки, – в таком случае, состоялось ли возмездие?
Имеет ли смысл отпор, о котором ни современники, ни потомки ничего толком не узнают?
Похоже, что подобные соображения принял во внимание… сам Пушкин, и решил кое-что договорить.
Да и как не договорить?
Стихотворение, таящее в себе эпиграмму, поэт включил в состав издания 1829 года. Тем временем пришлось снова брать на замету цензора Ивана Снегирева: он не пропустил в печать пушкинский фельетон «Отрывок из литературных летописей».
К прежней теме заставляли вернуться все новые и новые поводы.
Не потому ли среди рукописей поэта покоится еще одна эпиграмма? Весьма необычная, графическая, никаких видимых слов она не содержит. Данный рисунок Пушкина воспроизводился неоднократно. Им занимался Л. Эфрос, затем – Т. Цявловская.
Они не усматривали в рисунке единый сюжет, не пробовали связать друг с другом различные изображения.
Из книжки «Болдинские рисунки А. С. Пушкина» (Горький, 1976) извлекаем описание, составленное Ю. Левиной.
«…Пушкин стал набрасывать рисунок с того, что видел перед собой: стол с разбросанными по нему бумагами и книгами, ящиком для бумаг, бюстом, портретной рамкой, далее на стене – полку с книгами».
На наш взгляд, бумаги и книги, стол и книжные полки – не срисованы, а обозначены. Все эти предметы присутствуют лишь постольку, поскольку они необходимы для понимания общего смысла изображения.
На рисунке – если он единый по замыслу – не должно оказаться ничего лишнего.
Для примера взглянем на предмет, который Т. Цявловская обозначала как «зеркало или поэт в рамке, стоящий спиной к зрителю».
Вряд ли это – портретная рамка или зеркало. Скорее нечто иное: небольшая наклонная доска для писания. По-английски она называлась «writing desk», по-русски ее именовали «конторка».
Пользуясь конторкой, как правило, писали стоя. Вот почему на рисунке нету ни стула, ни кресла.
Итак, перед нами место, где трудится поэт. Мы должны ощутить его присутствие, пока что незримое. Пушкин не вышел из комнаты, он здесь, хотя его и не видно.
Продолжим цитату из книги Ю. Левиной: «О наброске мужского профиля, сделанного ниже, имеются различные мнения: одни исследователи видят в нем сходство с… П. Нащокиным, другие считают его портретом… Ф. Булгарина».
Версия о Булгарине, поддержанная Т. Цявловской, признается основной. Однако некоторые специалисты при этом делают оговорки: «…на портрете мы не видим характерного булгаринского носа…»
Профиль в нижней части пушкинского рисунка, а также и шохинский набросок «сонного» Снегирева я показал кинорежиссеру и художнику С. И. Юткевичу. И спросил: есть ли сходство?
– Причем тут сходство? Это тот же самый человек! – сразу ответил Юткевич.
Стало быть, возможно, что не Булгарин, не Нащокин, а московский цензор Снегирев изображен в нижней части рисунка. В точности та же линия лба и вся постановка головы, то же характерное брюзгливое выражение.
На первый взгляд – сходство полнейшее. А если начать разбираться, не все пропорции совпадают.
Как отмечалось неоднократно, «рисунок не окончен», «рисунок брошен».
Можно сказать иначе: портрет намеренно эскизный, условный.
Обозначен воображаемый, именно воображаемый образ. Перед нами Снегирев не как личность, а как имя нарицательное. Снегирев не по характеру своему, а по роду своих занятий.
Мы предполагаем, что здесь нарисован «еще один из Снегиревых», некто, выступающий в роли цензора.
Вслед за Эфросом Т. Цявловская второй объект определила как «скульптурный бюст». Не то «античная голова», не то бюст Наполеона. Вот что писала Т. Цявловская в книге «Рисунки Пушкина».
