Самое смешное в том, что я знала: существует такой поэт — Высоцкий, Песенник. И пели его везде. Актер Высоцкий тоже был мне известен. Но эти две фамилии никогда в сознании не соединялись. И лишь когда мы начали сниматься — это был первый съемочный день “И в перерыве пошли перекусить (не в буфет — в комнату группы: бутербродики там какие-то, чай), то там стояла гитара. Володе ее дали, и он начал петь. Он был легкий на подъем, особенно тогда: вот стоит гитара, он ее берет и поет. И первое, что я услышала от него лично, было «Лукоморье». Когда он спел, я в ту же секунду влюбилась в его песни. Ну абсолютно, понимаете? Вся целиком, без остатка. Вокруг тоже восприняли его пение с восторгом, Тогда он воодушевился, спел еще несколько песен (уже не помню сейчас, каких), и я, что называется «с открытой варежкой», спросила: «Володя! А кто все это сочиняет?» Он посмотрел недоуменно, и вся труппа с явным подозрением, что я немножко не в себе... И только поняв по моему лицу, что я не издеваюсь, а действительно — темнота непробудная в этом плане, он спокойно сказал: «Моя жена! Все песни мне сочиняет моя жена». Вот после этого до меня и дошло, что это один и тот же человек». (15)
«Поручик Брусенцов, которого я играю в фильме «Служили два товарища» (...) — человек очень талантливый, смелый, сильный, умеющий воевать и любить. Но только, к сожалению, он не понял, куда идет Россия, оказался по другую сторону баррикад (...). Он такой пир во время чумы (...) устраивает — свадьбу (...) перед самым отъездом. И как только оказывается на палубе парохода, понимает, что он теряет Родину. Он пускает себе пулю в рот на палубе уходящего за границу парохода. И он падает, и над ним смыкаются волны, и даже никто не обратил внимания: был человек — и нет человека». (9)
«Роль Брусенцова он сыграл превосходно, и, кажется, сам остался доволен этой своей работой. Правда, существует легенда, будто в готовом фильме линию Брусенцова по приказу начальства сильно сократили, вырезав все самое интересное. Жалко разрушать миф, но что поделаешь, приходится.
При окончательном монтаже выпали два небольших эпизода — и вовсе не по указанию свыше. Каждый, кто хоть немного знаком с кинопроизводством, знает: в отснятом материале часто возникает другой ритм, другие акценты — не те, что были в сценарии. Так и здесь: линия Брусенцова вылезла на первый план. Отчасти благодаря яркой игре Высоцкого, отчасти потому, что у Янковского и Быкова, игравших Некрасова и Карякина, по разным причинам выпало несколько сценок.
И чтобы исправить крен, режиссер — при полном нашем понимании и с нашего согласия — вырезал сцену в каюте катера, где Брусенцов объясняет сестре милосердия Саше (ее играла Ия Саввина), как важно после ухода из Крыма не потерять себя в каком-нибудь Лондоне или Лиссабоне, остаться Белой гвардией, быть, как пули в обойме,— всегда вместе, всегда наготове... Отличная получилась сцена! Но раз уж надо было чем-то жертвовать, мы решили — с болью в сердце — отказаться от этого куска: характер поручика был уже «сделан» в других эпизодах.
А еще одну сцену (...) пришлось вырезать совсем по другой причине. В павильоне построили декорацию ресторана, куда разгневанный Брусенцов должен был въехать верхом на своем Абреке. Высоцкий играл хорошо, а лошадь плохо: шарахалась из стороны в сторону, не хотела в нужных местах вставать на дыбы. Словом, эпизод не получился. Пришлось заменить его коротенькой и довольно суматошной сценкой на натуре, где Брусенцов подскакивает к какой-то веранде и выкрикивает оскорбления в лицо растерявшемуся генералу.
Вот и все. Других купюр не было». (6)
[«Легенда» о значительном купировании роли Брусенцова в фильме создана, видимо, не на пустом месте. Об этом неоднократно говорил в своих выступлениях сам Высоцкий, это подтверждают и его коллеги. Авт.]
«...Роль (...), которую я сыграл в «Служили два товарища»,— к сожалению, от нее осталась третья часть. Даже по этой части, кто видел, вы можете судить о том, что бы [л] это очень интересный образ (...) У меня [от него] почти ничего не осталось [в фильме] из-за того {...), [что] у нас [актеров] права голоса нет, [Когда] они посмотрели, получилось, что это[т] белый офицер единственный, [кто] вел себя как мужчина. А остальные... Один там молчит, а другой все время пытается нас потешать (...). Очень проигрыва[ю]т Быков и (...) Ян[к]овский,— но не они как артисты, а их персонажи рядом с моим. И поэтому что, значит, делать? — Ножницы есть (...). И почти ничего не осталось от роли. Я думал, что это будет лучшей ролью, которую мне удастся вообще сыграть когда-нибудь в кино. И так оно, возможно, и было бы, если бы дошло до вас то, что было снято. Но этого не случилось». (11)
«Я долго этот фильм не смотрела. По принципу «назло своей маме отморозила уши», потому что нашу лучшую сцену с Володей вырезали и выбросили. Мне ее так жалко, ну просто не передать! Как он там работал, сколько было любви, сколько нежности у этого Брусенцова. По фильму он резкий, озлобленный, а тут был нежнейший человек, любящий. И вот эту сцену вымарали. Я так тогда негодовала, была просто вне себя!
Это была так называемая «постельная сцепа», но с очень серьезным разговором, в котором, в общем-то, и раскрывается характер этих героев — людей, перемолотых тем временем,— их трагическая судьба. Когда Карелов пригласил меня на эту роль, то я поначалу подумала, что и играть-то там нечего. Но потом, поразмыслив, решила, что это, ну, как бы судьба Цветаевой, но без ее таланта. У женщины этой не было другого таланта, кроме таланта любить и быть хсенщиной. Ведь когда он застрелился, у нее ничего другого в жизни не осталось. Ничего. И — гибель.
А он — он тоже не представляет себе, как можно существовать без России, без Родины. А Родину у него отняли, растоптали. Поэтому он в результате стреляется.
И уж больно хорошая сцена получилась, где два человека, оба выброшенные из этой жизни, рвутся куда-то от своей земли, но, кроме нее, ничего другого не могут себе вообразить. И ничего у них не осталось, кроме их любви. И выбросили эту сцену именно затем, чтобы не показать, будто белогвардейцы могут так любить. Они на фоне других персонажей очень выигрывали, становились главными. Допустить этого было нельзя...
Готовили мы эту сцену долго. Никак не получалось начало естественным: формально чужие люди — и вдруг близость. Я в конце концов вспомнила свое естественное движение: еще в детстве, когда меня мама будила или тетя, я немедленно вскакивала, повисала у нее на шее, все еще продолжая спать.
Так мы и сделали. Все происходит в каюте парохода. Она прикорнула на диванчике, спит. Он появляется, присаживается, дотрагивается до нее, чтобы разбудить. И это инстинктивное движение — обнять руками во сне. Когда она просыпается и видит себя в его объятьях, то уже поздно... Родное существо.
