Елена Лаврентьева - Бабушка, Grand-mère, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков

Ознакомительная версия.

– Может, и случилось, – отвечал Игорь. – Мясник мог дяде Вовочке отомстить.

– Какой мясник? – испуганно вскрикивала бабушка.

– Муж дяди-Вовочкиной любовницы.

– Какой любовницы? – у бабушки округлялись от ужаса глаза.

– Обычной. Все видели, как она подошла к нему на остановке, подняла его на руки и поцеловала.

– У нее же муж есть! Какое она имела право?! – возмущалась бабушка.

Тут появлялся Вовочка, на которого обрушивались невообразимые упреки и обвинения. Кое-как, всеобщими усилиями, удавалось успокоить бабушку и убедить ее, что ничего опасного не угрожает ее любимому сыну.

Избранницам своих внуков бабушка всегда давала «строгую оценку». «Очень миловидная девушка, если бы не нос», – говорила она о подруге моего брата. Подобные «языковые конструкции» из уст бабушки сыпались как из рога изобилия: «сильный мужчина, видный, но как мужчина никуда не годится»; «жена – уродина какая-то, повезло, что муж капельмейстер», «знающий врач, опытный, только заика», «учится хорошо, если не считать физкультуры», «ребеночек родился здоровый, только недоношенный».

Не помню, чтобы бабушка читала книги, но настоящим ее коньком были «Вечера на хуторе близ Диканьки». Когда-то в молодости она принимала участие в спектакле по произведениям Н. В. Гоголя. Бабуля так мастерски могла вплести в канву разговора какую-нибудь цитатку, что складывалось впечатление, что она знаток русской классической литературы. Эта способность, вероятно, досталась в наследство моему сыну.

Моя мама – студентка в костюме «от бабушки», 1953

Я готовила лекцию, посвященную жизни Александра I, и заучивала наизусть его письмо к Екатерине II, в котором были строки: «Дорогая бабушка!.. Люблю Вас как душу… Заочно целую Ваши ручки».

Мой трехлетний сын легко запомнил их и применил должным образом: в разговоре с моей мамой по телефону. Он слово в слово повторил письмо Александра I. Мама, разумеется, подумала, что все это относится к ней, и со слезами умиления в голосе сказала:

– Леночка, спасибо за внука.

Окно одной из комнат в бабушкиной квартире выходило на троллейбусную остановку. Просыпаюсь летним утром и вдруг замечаю широкую полоску света над окном, почти на потолке, а на ее фоне движущиеся тени маленьких человечков. Вдоволь наглядевшись на них, я открываю шторы, и комната заливается солнечным светом. А бабушка в кухне уже колдует над вареньем…

Я родилась в селе Боброве, которое купила покойная бабушка, батюшкина мать, Евпраксия Васильевна, дочь историка Василия Никитича Татищева. В первом браке она была за дедушкой, Михаилом Андреевичем Римским-Корсаковым, и от него у нее было только двое детей: батюшка Петр Михайлович и тетушка княгиня Марья Михайловна Волконская. Вскоре овдовев, бабушка вышла замуж за Шепелева (кажется, Ивана Ивановича); детей у них не было, и они скоро разъехались <…>.

Бабушка Епраксия Васильевна была, говорят, очень крутого нрава и как знатная и большая барыня была в большом почете и не очень церемонилась с мелкими соседями, так что многие соседки не смели и войти к ней на парадное крыльцо, а все на девичье крыльцо ходили. <…>

Вот что мне еще рассказывала про бабушку Евпраксию Васильевну наша мамушка, Марья Ивановна, бывшая при бабушке сенною девушкой: «Генеральша была очень строга и строптива; бывало, как изволят на кого из нас прогневаться, тотчас и изволят снять с ножки башмачок и живо отшлепают. Как накажут, так и поклонишься в ножки и скажешь: “Простите, государыня, виновата, не гневайтесь”. А она-то: “Ну, пошла, дура, вперед не делай”. А коли кто не повинится, она и еще побьет… Уж настоящая была барыня: высоко себя держала, никто при ней и пикнуть не смей; только взглянет грозно, так тебя варом и обдаст… Подлинно барыня… Упокой ее Господи… Не то что нынешние господа».

Бабушка была в свое время очень хорошо воспитана и учена; она говорила хорошо по-немецки, это я слышала от батюшки Петра Михайловича. <…>

В 1733 году бабушка купила в семнадцати верстах от Калуги село Боброво и там постоянно живала большую часть года, а в Москве имела свой дом близ Остоженки, в приходе Илии Обыденного, и мы жили еще в этом доме, когда я шла замуж в 1793 году, и там венчалась. <…>

Бабушка была очень благочестива и богомольна и вообще к духовенству и монашеству расположена. Она заповедала своему сыну никогда не выходить из дома, не прочитав 26-го псалма, то есть: «Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся». Батюшка всегда это соблюдал. И точно, он имел всегда сильных врагов, и хотя они старались ему повредить, но, однако, Господь помиловал и сохранил от погибели.

Бабушка всегда принимала монахов-сборщиков: бывало, позовет к себе, накормит, напоит, даст денег, велит отвести комнату, где переночевать, и отпустит каждого довольным ее приемом. Вот однажды говорят ей: приехал монах со сбором. Приказала позвать: «Откуда, отец?» – «Оттуда-то», – называет монастырь. – «Садись, старец».

Велела изготовить, чем угостить его. Сидят, разговаривают. Монах и говорит ей: «Матушка, а я и сынка-то вашего, Петра Михайловича, знаю». – «Как так? Где ж ты его видел?» – «Там-то», – и начинает бабушке подробно говорить о батюшке; и точно, по словам видно, что знает его. Бабушка еще пуще расположилась к монаху. Только вдруг, во время разговора, бежит человек и докладывает бабушке: Петр Михайлович приехал. Взвертелся монах: хочет уйти из комнаты, бабушка его уговаривает остаться, а между тем входит батюшка. Поздоровавшись с матерью, он взглянул на монаха. Тот ни жив ни мертв.

«Ты как здесь?» – крикнул ему батюшка. Тот в ноги: «Не погубите, виноват». Бабушка смотрит, понять не может, что такое происходит. Батюшка и говорит ей: «Знаете ли, матушка, кого вы изволили принимать? Это беглый солдат из моей роты; его давно отыскивают». «Не погубите», – повторяет тот.

Батюшка хотел, было, отправить его по этапу, но бабушка уговорила сына не срамить ее дома и не налагать руки на гостя, кто он ни на есть. Тот обещался явиться в полк сам от себя; не помню теперь, исполнил ли он обещание. Бабушка хотя и не перестала принимать монахов-сборщиков, но с тех пор стала гораздо осторожнее, опасаясь, чтобы под видом настоящего монаха не принять какого-нибудь беглого, а батюшка, помня этот случай, всегда опасался сборщиков. <…>

Ознакомительная версия.