Ознакомительная версия.
С Алеком и Ирой, 1937
В 1937–1938 годах В. А. Зильберминц под непосредственным руководством В. И. Вернадского вплотную приступает к исследованиям по рассеянным элементам в живом веществе, для чего подробно изучает составы зол углей Донбасса. Последнее его письмо получено бабушкой весной 1938 года из Донбасса:
21 апреля 1938 г. Константиновка
…Мы здесь четвертый день и живем все в той же гостинице. Гостиница полна народу, преимущественно бездельников из профессии «толкачей», приехавших торопить отправку грузов. Это явление приняло настолько массовый характер, что, как говорят, здесь по временам устраивают облавы и выпроваживают эту публику обратно. Работа у нас — вроде как у трубочистов, и после нее долго приходится приводить себя в порядок. Погода жаркая, и уже немало пыли. Мы побывали на трех заводах, попутно я видел в первый раз производство оконного стекла, зеркального и бутылок; последнее производство совершенно исключительное — в сутки завод дает пятьсот тысяч штук. Но все это видим мимоходом, а главное — взятие проб из разных труб, где накапливается сажа, обстановка тут такая, что с непривычки может совсем не понравиться. Встречают всюду хорошо и очень стараются помочь, большей частью даже не расспрашивая, для чего. Сейчас отправляемся на завод огнеупорных изделий… Харьков мне понравился сейчас меньше, чем в прошлый раз. Все так же, как и было, только очереди больше, чем у нас. Я нарочно прошел по улице — взглянуть на дом, где я был пятилетним мальчуганом, и вдруг почувствовал, что вся жизнь уже прошла. Работа в Константиновке подходит к концу, теперь остались только заводы, на которые приходится ежедневно ездить за тридцать — сорок верст. Очень волнуюсь, что-то мы в этом материале обнаружим — от этого зависит все мое дальнейшее расписание и направление работы. Всюду нас встречают хорошо и помогают много. На одном только заводе директор нашел нужным сделать мне целый допрос и проверить все бумаги, какие у меня были с собой. …Как-то я тут оторван от Института и не знаю, что там делается, очень боюсь каких-нибудь новых реорганизаций, появления новых людей и т. д. В то же время какая-то нелепая надежда, что все должно наконец устроиться…
Вот, собственно, и все. Это последние дедушкины путевые записи.
Родители В. А. Зильберминца: Сара Исааковна и Арон Гершович
P. S. О его детстве, о котором он вспоминает в Харькове, совсем ничего не известно. Родился он 19 июня 1887 года в Полтаве в семье военного врача Арона Гершовича Зильберминца, кавалера ордена Св. Станислава III степени, сына купца из Каменец-Подольска. География его послужного списка велика: Калужский полк, Эстляндская дивизия, Либавский полк, Алатырское уездное военное присутствие, Архангелогородский полк, Харьковский военный округ, Вологодский полк, Уральский казачий. полк, Мглинское уездное присутствие. В 1883 году А. Г. Зильберминц, будучи зачислен в запас, женился на «девице Саре Исааковне» (так записано в его послужном списке), родившей ему сына и двух дочерей, но в январе 1904 года был мобилизован из запаса на действительную службу сначала в полевой запасной госпиталь, затем во Владивостокский временный госпиталь, где был старшим ординатором и получил знак отличия за беспорочную службу. Интересно, что и другой дед моей мамы тоже был врачом. Но это уже совсем другая история…
М. А. Васильева
Запахи детства
«Дедушка» — какое ласковое слово! К сожалению, мало кому из моего поколения удалось общаться со своими дедами, а тем, кому и пришлось, то слишком недолго. На то было много причин — войны, годы репрессий, эмиграция. Мне повезло — я застала живыми обоих. Начну по порядку. Мой дедушка по маминой линии — Быстрыкин Леонтий Никифорович. Родился он в маленьком уездном городишке Рязанской губернии в конце теперь уже позапрошлого века. Отца своего не знал, так как он сгинул на полях сражений одной из войн конца века. Кончил три класса церковно-приходской школы и одиннадцати лет от роду (как Ванька Жуков) был отправлен в Москву в ученье, только не к сапожнику, а к портному. Не буду описывать его житье-бытье в это время, лучше Чехова все равно не смогу, но стал он настоящим мастером своего дела и даже смог купить не бог весть какую, но свою квартирку в Сокольниках. Повоевал он простым солдатом и в Первую мировую войну, будучи уже отцом троих детей. Сохранились его фотографии из Австро-Венгрии, датированные 1917 годом. Кстати, обвенчался и официально оформил свой брак с бабушкой он только после рождения третьего ребенка (моей мамы), перед уходом на фронт в 1915 году. К счастью, он вернулся живым и здоровым, а уже после Октябрьского переворота родил еще одного сына.
Семейство Быстрыкиных, 1915
11-й Гренадерский фанагорийский полк, Австрия, 1916. Дед слева
Был он в 1920 — 1930-е, как тогда говорили, кустарем-одиночкой, а на самом деле прекрасным дамским мастером. Его модели продавались через Торгсин, он шил и для театров, а частные клиентки буквально носили его на руках. Но, несмотря на это, дети кустаря испытывали некоторое поражение в правах по сравнению с детьми пролетариев. Получив минимальное образование, дед писал стихи, знал наизусть всего своего любимого Некрасова, научился играть на мандолине и гонял, будучи уже в солидном возрасте, на мотоцикле. В доме всегда собиралась молодежь, друзья мамы и ее братьев, а душой компании был, конечно, дедушка.
Нас, своих внуков, он называл «отростками», я же была его любимицей, может быть потому, что мы жили вместе. Помню его громадный портновский стол, на котором он сидит, поджав одну ногу, и шьет, а вечером мы садимся у печки, смотрим на огонь, и я слушаю его сказки. На коленях у меня сидит кошка Маркиза, и кажется, что ничего лучше быть не может.
А еще он помогал шить нам персонажей для дворового кукольного театра, представления которого мы устраивали в одном из парадных (наверно, некоторые помнят, что так в Москве назывались теперешние подъезды). Или садился на бревно под голубятней и играл на мандолине, собрав весь двор вокруг себя. Очень я любила наши с ним походы на Леснорядский рынок. Дедушка надевал светлый костюм, шляпу, брал в руку свою очень красивую трость, и с громадной корзинкой мы ходили по торговым рядам, а потом я его тащила посмотреть на глиняные кошки-копилки и, на мой взгляд, замечательные ковры на клеенках, изображающие жгучих красавцев и румяных красавиц в лодке на озере среди лебедей. Слава богу, купить эту «красоту» я его не просила.
Записываться в первый класс мы ходили вместе с дедушкой, но проводить меня в школу он уже не смог — лег в больницу, а через месяц его не стало. Болезнь свою он переносил мужественно и, поскольку был неудержимым балагуром, собирал в больничном саду около себя большую компанию и развлекал всех, как мог только он.
Ознакомительная версия.
