Быстролётов был очень красивым мужчиной, с умными голубыми глазами, мягкой улыбкой, при которой появлялись ямочки на щеках. Отличный рассказчик с неторопливым и негромким голосом, четкой дикцией и правильной русской речью высококультурного человека. В эмоциях проявлял крайнюю сдержанность.
Вспоминались наши долгие беседы с Дмитрием Александровичем, незабываемые его рассказы о потрясающих воображение фактах. Его рассказы даже о весьма деликатных обстоятельствах жизни были лишены и тени похабщины.
В лагере держался с большим достоинством.
В этом же этапе находилась бывшая врач Лефортовской тюрьмы А.А. Розенблюм, в прошлом участница Гражданской войны, медсестра в отряде Щорса, которую Дмитрий Александрович узнал. Он мне сказал, что, когда во время допроса «с пристрастием» в присутствии Ежова он потерял сознание, его привела в чувство именно она. Быстролётов, очнувшись, увидел ее со шприцем в руке, и она сказала, обращаясь к его истязателю: «Товарищ капитан, можете продолжать».
Возмущенный, я тогда потребовал у нее объяснений — женщин не принято бить. Она ответила: «К врагам у меня жалости нет». Сама же была осуждена на 15 лет «за участие в уничтожении советско-партийных кадров».
Наше знакомство с Дмитрием Александровичем продолжалось до 1946 года, когда я был освобожден из-под стражи и отправлен в ссылку. В Сусловском отделении Сиблага мы расстались навсегда.
Март 1990 года.
Розенблюм Анна Анатольевна. Родилась в Москве в 1901 году, еврейка. Беспартийная. В Гражданскую войну добровольцем поступила в Красную Армию, в составе Богунского полка 44-й дивизии участвовала в боевых действиях. После демобилизации работала медсестрой в 1 — м коммунистическом госпитале Москвы и в больнице «Красный богатырь». С 1927 года в органах ОГПУ-НКВД. В 1935 году окончила Московский медицинский институт. Военврач 3-го ранга, медработник органов НКВД. Руководила санчастью Бутырской тюрьмы, с апреля 1937 года — Лефортовской тюрьмы. В 1939 году уволена из НКВД, арестована и осуждена. Реабилитирована в 1956 году, персональная пенсионерка КГБ СССР.
Интересно отметить, что один из жителей деревни Суслове, его фамилия Вагин, до сих пор помнит врача Быстролётова! Вот что пишет о Быстролётове выпускник Ленинградского государственного университета (ЛГУ) К. Иванов:
Я познакомился с ним в 1946 году в Сусловском отделении Сиблага НКВД (Кемеровская область). Работал Быстролётов врачом. Его коллегой был Д.Е. Бертельс, до ареста студент восточного отделения филфака ЛГУ. Дмитрий Евгеньевич исполнял обязанности секретаря медицинской комиссии и не раз держал в руках формуляр Быстролётова. Послужной список лагерника был своего рода кратким личным делом. В формуляре Быстролётова были две интересные записи. Первая: в документ были вписаны не одна, а две фамилии: Быстролётов (Энверов). Возможно, вторая фамилия была в его голландском паспорте. Запись вторая. Статья, по которой судили Быстролётова, была литерной (обозначенная не цифрой, а буквой): КРД (контрреволюционная деятельность). Дела по литерным статьям рассматривались не судами, а изуверской «тройкой» и подобными комиссиями. Рассматривались, как говорится, в отсутствии всякого присутствия (самого подсудимого, свидетелей, защиты). На последнем листе формуляра комиссия делала записи о состоянии здоровья заключенного. Быстролётову всегда проставлялись л.ф.т. (легкий физический труд). Труд, однако, не был легким. Врач лагерной амбулатории обслуживал и барак ОПП (оздоровительно-профилактический пункт). По народной, лагерной, этимологии: общество подготовки покойников. При плохом питании, при бедственном положении с лекарствами и медицинской аппаратурой важнейшее значение приобретала психотерапия, критерий Бехтерева: «Если больному с врачом не стало легче, то это не врач». Манерой, взглядом, голосом, порой понижавшимся до шепота, Быстролётов оказывал терапевтическое воздействие на больного.
Гражданским долгом для Дмитрия Александровича была и литературная деятельность: писал воспоминания о пережитом и увиденном. Рисовал. Сохранялось обостренное чувство юмора. Случалось, что мишенью подобных суждений, зарисовок становились представители лагерной администрации. Как-то начальник медсанчасти ст. лейтенант Плюхин попросил Быстролётова нарисовать его портрет. Дмитрий Александрович согласился. Завершая работу над портретом, Быстролётов обратился к своему шефу с вопросом: «Гражданин начальник, какую нарисовать вам грудь — кутузовскую или суворовскую»? Подумав, начальник дал ответ: «Суворовскую».
В конце сороковых мы расстались. Меня «освободили», сослали в таежную глухомань Красноярского края, Дмитрия Александровича направили в столицу якобы для повторного следствия.
За вызовом Быстролётова в Москву скрывалось нечто большее, подобные решения не в стиле Абакумова, да и за отказ от амнистии и сотрудничества Быстролётову в 1948 году лагеря заменили изощренно садистской мерой наказания: «Пять лет одиночной камеры, после чего — расстрелять». О Быстролётове вскоре забыли, он не был расстрелян, к тому же в 1951 году Абакумова арестовали как «врага народа».
Отказ от амнистии автор объяснил следующим образом:
Я страстно хочу свободы думать и говорить, свободы писать и работать. Твердыми руками до самой последней минуты жизни я буду упорно вить шелковую нить, ведущую меня в просторы творчества. Я — советский человек и не могу никогда и ни при каких обстоятельствах сделать что-либо во вред народу и Родине!
Но я — уже не добровольный раб. С умственным и душевным рабством кончено. Я свободен: на десятом году заключения перестал, наконец, отождествлять моих палачей с Родиной.
В Российской истории повторяются периоды, когда для порядочного русского человека в России место только в тюрьме. Что ж, делать нечего, — сейчас именно такое время. Я — на своем месте.
Могу добавить, что некоторые заключенные сотрудники разведки согласились с предложением Абакумова, после смерти Сталина их дальнейшая судьба была трагичной.
Что касается внука известного русского писателя Леонида Андреева, то автор ошибся: вместе с ним в камере на Лубянке находился сын Леонида Андреева. Даниил Леонидович Андреев. Его обвинили в шпионаже в пользу США и отправили в тюрьму города Владимира, где он написал несколько мистических литературных произведений, в 1957 году вышел на свободу тяжелобольным и вскоре умер.
Автор не назвал фамилии советских генералов. Это и не нужно, они известны, я видел в домах Москвы картины мастеров эпохи Возрождения, на которых стояло клеймо Дрезденской галереи!