Четыре сцены нарисованы на этой схеме проекта. Эти четыре сцены находятся на вертящемся круге и могут соединяться между собой и образовывать, в зависимости от замысла режиссера, одну, две, три сценические площадки. Зрительный зал находится во внутреннем круге, который также может вращаться, независимо от вращения круга, на котором помещены сцены. Могут одновременно вращаться и сценический круг и круг зрительного зала, как в одну, так и в противоположные друг другу стороны, для различных эффектов и комбинаций. Можно легко вообразить, какие грандиозные возможности открываются для постановщика в этом театре. Массовые панорамы могут сменяться интимными и психологическими сценами с сосредоточением внимания зрителей на одной из сценических площадок.
Но Мейерхольд понимал неосуществимость такого проекта и удовлетворился своим собственным планом будущего театра. Он очень любил ходить на стройку. Однажды я пошел вместе с ним. Был уже возведен бетонный амфитеатр и, сидя в одном из рядов этого амфитеатра, под открытым небом, можно было угадывать будущие контуры театра. Я высказал мои соображения о том, как трудно будет играть в этом театре, я спрашивал о мизансценах, о ракурсах актеров, о потере выразительности. Он бодро говорил, что будет лучше, что выразительность актеров будет богаче, но точных ответов и объяснений так и не дал. Я же ясно чувствовал, что в таком театре не будет места для развития внутренней техники актера, для совершенствования его мастерства. А я хотел идти именно к такому мастерству.
Так мало-помалу накапливалась неудовлетворенность будущим и настоящим. Все больше и больше намечались самые различные разногласия между не вполне еще зрелым актером и его мастером-учителем. «Яйца курицу не учат», – говорит пословица. Но я уже был у порога зрелости и – прав я был или неправ – не мог так легко мириться с тем, с чем был несогласен. Это, конечно, чувствовал и Мейерхольд, который в свою очередь мирился с этим только потому, что давно привык к моей неподатливости.
Я не мог удержаться от советов, а они, по-видимому, только раздражали его.
В 1934 году Мейерхольд праздновал свое шестидесятилетие. Статья «Моложе молодых», написанная мною в то время, расскажет о моем отношении и вере во Всеволода Эмильевича достаточно объективно и полно. Статья появилась в феврале 1934 года в газете «Вечерняя Москва».
«Ни один современный советский театр не избежал влияния творчества Мейерхольда как по линии политической, идейной насыщенности работы над спектаклем, так и по линии технической изобретательности и реформ театральной сцены и ее оформления. Это смело можно утверждать теперь. Но мы помним, с каким воем и визгом в 1920 году отнесся целый ряд театров к лозунгам Мейерхольда. Эти вой и визг перешли теперь в признание и частично – в шипение и недоброжелательность. Это было бы не страшно, так как вой и визг в свое время не мешали работе, а, наоборот, ожесточали и помогали. Как в первые дни театрального Октября помогали они, так и теперь помогали бы еще более ожесточенно и собранно бороться за свою правду. Но в том-то и дело, что тогда техника и уровень новой театральной культуры позволяли выплескивать темперамент в холодном и нетопленном грязном вокзале театра Зон, и спектакли в холодном помещении сближали Мейерхольда и его театр с пролетарской публикой. Холодно и голодно было везде. У вестника, сообщавшего со сцены, что Перекоп взят красными войсками, сипел голос. Энтузиазм молодости, несшийся со сцены в жизнь и из жизни на сцену, согревал актеров и зрителей. Было не до хорошего помещения. Мейерхольду и здесь, в ужасных условиях, можно было заложить фундамент первого советского театра, который, кстати, так и назывался – «Театр РСФСР 1-й». Теперь время изменилось. Кругом – асфальт, свет, масса хороших театров с просторными, прекрасно оборудованными фойе и помещениями. Теперь уже холод, дешевая клубная коробка театра, проходной двор, который чувствуется в Театре Мейерхольда, не вяжется и никак не оправдывается окружающей действительностью. Театру Мейерхольда нужно новое помещение. И оно будет у него. Но разве нормально, чтобы Мейерхольд, хотя бы временно, но «временно» на два-три года, остался почти без помещения? Допустимо ли, чтобы гениального мастера советского театра, гениального художника, признанного миром, в шестьдесят лет полного энергии, моложе душой самого молодого из нас, но все же в шестьдесят лет, ставили в немыслимые условия работы в кошмарном, антисанитарном помещении-коробке – Тверская, 15. Мне кажется, что пройти мимо этого в юбилей В. Э. нельзя.
Я горжусь тем, что и в первые годы работы этого величайшего мастера, именно в годы провозглашения им театрального Октября, в годы самой бурной, революционной работы, в годы открывания путей советского театра мне привелось работать как актеру под его руководством, быть близким свидетелем его побед, боев, огорчений, неутомимой творческой работы. Гордясь всем этим, мне бы хотелось несколькими штрихами показать Мейерхольда в его повседневной, будничной работе, подвинуть ближе его образ.
Надо сознаться, что широкий зритель при всем уважении к Мейерхольду имеет очень слабое, часто неверное понятие о методах работы Мейерхольда, совсем не знает, как протекает эта работа в театре. От огромной экспериментальной работы, от массы его выдумок, проб, экспериментов осталось много шелухи, которой до сих пор достаточно и в самом театре. Эта шелуха многим забила голову и создала неверное, невероятно легкодумное, близорукое отношение (у немалой части публики) к Мейерхольду и его театру. Взять, например, биомеханику. Какое неверное, безграмотное, куцее представление существует о биомеханике! Не только широкий зритель, но и наша нередко безграмотная, на мой взгляд, теакритика (особенно в технологическом отношении) не имеет понятия о биомеханике. Видный украинский театральный критик Туркельтауб без всякой иронии счел верчение крыльев ветряной мельницы и колес в спектакле «Великодушный рогоносец» за биомеханику. Некоторые думают, что биомеханика – это что-то вроде акробатики. В лучшем случае, знают, что биомеханика – это ряд приемов на сцене, умение дать пощечину, вспрыгнуть на плечи партнеру и т. д. и т. п. Мало кто знает, что биомеханическая система игры, начиная с ряда приемов, заключающихся в умении распорядиться своим телом на сценической площадке, наиболее выгодным и правдивым образом доходит до сложнейших проблем актерской техники, проблем координации движения, слова, умения распоряжаться своими эмоциями, своей актерской возбудимостью. Эмоциональная насыщенность актера, темперамент, возбудимость, эмоциональное сочувствие художника-актера переживаниям своего образа – это тоже один из основных элементов сложной биомеханической системы. Что поражает в будничной работе Мейерхольда – это его неутомимость и неиссякаемая энергия. С раннего утра и до поздней ночи чередуются сложнейшие, хотя бы в чисто физическом отношении, работы на репетициях с работой общественного деятеля.
