На конец лета и осень Хемингуэй собирался уехать вместе с семьей в Вайоминг, на ранчо Нордквиста, и там писать свой роман.
18 июля пришло известие о фашистском мятеже в Испании. Он предвидел такую возможность, когда еще в 1933 году писал, что реакционные силы в Испании готовятся к наступлению и что трагедия очень близка. Уже через несколько дней Дос Пассос сообщил ему в письме, что их друг художник Луис Кинтанильи стал офицером испанской республиканской армии и что 20 июля он принимал участие в штурме казарм Монтана в Мадриде, где укрепились мятежники.
Эти новости взволновали Хемингуэя. В первые же дни после начала мятежа он писал одному своему другу, что «мы должны были бы быть в Испании всю эту неделю». Однако на первых порах трудно было предположить, как будут развиваться события в Испании, у всех была уверенность, вызванная первыми успехами испанского народа, подавившего силой оружия мятеж в главных городах страны, что республика без особого труда справится с мятежными генералами. И Хемингуэй решил не менять своих планов и ехать в Вайоминг, тем более что, начав думать над новым романом, он не хотел и не мог прерывать работу.
В машине они проехали через Луизиану, Техас, Колорадо и оказались наконец на ранчо Нордквиста.
Здесь Хемингуэй углубился в работу над новым романом.
Итак, на этот раз местом действия был Ки-Уэст, где Хемингуэй прожил к этому времени десять лет, где он знал каждый камень, каждую извилину бухты, знал местных рыбаков, контрабандистов, знал ветеранов войны, нашедших последнее пристанище в рабочих лагерях, знал богачей, приезжавших сюда на собственных яхтах.
В романе, развивающемся на американской почве, и главный герой должен был быть типично американским характером. В фигуре Гарри Моргана Хемингуэй воплотил многие черты былых американцев, дерзких и смелых людей, признававших единственным законом закон силы, индивидуалистов, готовых с оружием в руках постоять за себя, которые в свое время покоряли Дикий Запад, занимались контрабандой оружия на американо-мексиканской границе. Но действовал его герой в современной обстановке, сталкиваясь с новыми законами экономики капиталистической Америки.
Хемингуэй решил показать трагическую судьбу такого сильного человека, индивидуалиста, полагающегося только на свои собственные силы, которого обстоятельства Америки 30-х годов толкают на конфликт с законом, ибо иначе он не может прокормить себя и свою семью.
В первой новелле богатый мерзавец, арендовавший лодку Гарри Моргана, упустил рыболовную снасть Гарри и исчез, не заплатив ему ни гроша. Во второй новелле Гарри Морган, потерявший возможность заниматься рыбной ловлей после потери снасти, поскольку купить новую он не может, стал заниматься контрабандной перевозкой виски с Кубы в Ки-Уэст. При перестрелке с таможенной охраной его ранили в руку, а на пути домой ему попался высокопоставленный негодяй, который донес на него. В результате Гарри потерял правую руку и лодку, которую у него конфисковали. Круг сужался, обстоятельства толкали Гарри все дальше, к новому, еще более серьезному конфликту с законом. Ему не остается ничего другого, как согласиться, похитив свою арестованную лодку, тайно переправить на Кубу четырех революционеров, которые собираются ограбить местный банк.
Накануне этой рискованной операции, всю опасность которой Гарри прекрасно понимает, он высказывает свое убеждение: «Одно могу тебе сказать: я не допущу, чтобы у моих детей подводило животы от голода, и я не стану рыть канавы для правительства за гроши, которых не хватит, чтобы их прокормить. Да я и не могу теперь рыть землю. Я не знаю, кто выдумывает законы, но я знаю, что нет такого закона, чтобы человек голодал…»
Но автор романа знал: в капиталистической Америке такие законы существуют и действуют, и этот звериный закон толкает Гарри Моргана к гибели.
Когда критики из левого лагеря упрекали Хемингуэя в отсутствии интереса к социально-экономическим проблемам, в том, что в то время, когда Америку сотрясают социальные катаклизмы, вызванные кризисом, который обострил и обнажил вопиющие противоречия буржуазного общества, он пишет о бое быков и охоте на крупного зверя в Африке, — в этом была доля справедливости. Но такова уж была творческая натура Хемингуэя, что он мог писать только о том, что знал досконально, на личном опыте, что пережил и перечувствовал, пропустил через собственное сердце. Кроме того, ему претило отдавать дань моде, а социальная тема стала в те годы модной, и наряду с серьезными и крупными произведениями, созданными тогда о борьбе американского рабочего класса и разоряемого фермерства, на книжном рынке появилось множество спекулятивных романов, авторы которых плохо знали жизнь тех, о ком писали, и сдабривали эти сюжеты изрядной долей порнографии.
На сей раз Хемингуэй взялся действительно за социальную тему. Решал он ее по-своему, в рамках своего жизненного опыта, верный своему правилу писать только о тех людях, которых он любил или ненавидел. Писать о безразличных ему людях он не мог никогда. Поэтому он решил описать людей, населяющих маленький уголок этой большой страны Америки, крайнюю южную точку Флориды.
Однако локальность места действия не помешала Хемингуэю показать в своем новом романе огромный клубок противоречий, типичный для Соединенных Штатов в 30-е годы. Особое место в этом многолюдном романе занимали ветераны войны, обездоленные, не имеющие заработка, обеспечивающего им человеческое существование, изгнанные обществом, за которое они воевали. Их судьба не могла не волновать ветерана той же войны Хемингуэя. В небольшой по объему, но необыкновенно емкой сцене в кабачке у Фредди, прообразом которого был Джо Рассел, Хемингуэй создал целую галерею, групповой портрет этих людей, глушащих свою боль алкоголем, дерущихся друг с другом, порой теряющих человеческий облик, единственная гордость которых — уменье все вытерпеть.
Характерно, что в этой массе Хемингуэй рассмотрел и здоровое начало — коммунистов. Он не мог писать о них подробно, потому что плохо знал этих людей, но в уста одного из ветеранов он вложил реплику, исполненную уважения: «Чтобы быть коммунистом, нужны дисциплина и воздержание; пьянчуга не может быть коммунистом». Этот же безымянный ветеран, которого окружающие называют «красным», роняет слова, скупые, как всегда у Хемингуэя, но бросающие некий отсвет на многое, случившееся за последние годы в США, он упоминает об Анакостии, где в президентство Гувера правительственные войска под командой генерала Макартура устроили кровавую баню ветеранам войны, собравшимся, чтобы сказать во всеуслышание правду о своем положении. «А мистер Рузвельт сплавил нас сюда, чтобы избавиться от нас. В лагере все устроено для того, чтобы вызвать эпидемию, но бедняги, как назло, не хотят умирать… Что они теперь придумают? Надо же им как-нибудь от нас избавиться… Нам нечего терять. Мы дошли до точки. Мы хуже той голытьбы, с которой имел дело Спартак». Упоминание Спартака здесь звучит многозначительно, косвенным намеком на возможность взрыва накопившегося гнева.
