Но вот прямое оскорбление. «Бесконечно мощные индивидуальности не выдерживают напора времени и рано умирают. Лишь их подвиги, их дела остаются, то есть остается ими созданный мир. Посредственное длительно существует и, в конце концов, правит миром. Эта посредственность обладает, также, и мыслями, она убеждает в правоте этих маленьких мыслей окружающий мир, уничтожает яркую духовную жизнь, превращает ее в голую рутину и, таким образом, обеспечивает себе длительное существование. Ее долговечность и означает именно то, что она упорно стоит на своей лжи, не добивается и не достигает своей правды, не воздает должное понятию, эта долговечность царства посредственности означает, что истина не воплощается в нем как процессе».
Какая напраслина! Почему ж рано умирает особо мощное? Все наоборот, словно философ жаждет прославиться парадоксами. Да, Вольта старик, и у него были силы жить долго и многое сделать. И Гёте таков же, и он тоже не согласится. «Какую жизнь ты назовешь счастливой?», — спросили Леонардо да Винчи, и он ответил: «Долгую! Только долгоживущий успевает набраться ума и создать нечто обдуманное». Вот Риттер: смел, пылок, но экспромты сыры, блеск импровизации глохнет в мусоре. Он дерзал и бросался в крайности, он не успел встать выше заблуждений. Он умер в 33, но это не Христос, а лишь способный смертный человек, не успевший созреть.
Как можно столь опрометчиво показывать эмоции перед молодым хворостом студенчества, и без того готовым вспыхнуть без нужды? Не потому ль бурлили прусские университеты, а в Варцбург под предлогом празднования юбилеев Реформации и Лейпцигской битвы съехались сотни горячих голов из разных университетов, они жгли книги и солдатские аксессуары. Что будет, предсказать нетрудно на примере Франции, там философы уже пробовали учить людей, не зная конечной цели, Европа до сих пор содрогается.
1818. Реформа языка.Карета прошлого катилась как всегда. Декану Вольте пришлось добиваться составления топографической карты Комо силами астрономов школы Брера. Потом занялся кафедрой экономических наук: Моретти держит курс на экономику сельского хозяйства, но в Праге уже есть такой профессор, лучше б говорить о кафедре политической экономии. И Вольта блеснул ссылками на Рикардо — его новую книгу о прибавочной стоимости только прислали из Англии.
И посыпалось… В феврале поддержал петицию профессора Фьоччи; перевел в Турин Бертолини, чтоб стал там инженером-архитектором, благо в Павии нет такой специальности; послал на отзыв «Конические сечения» Лампукьячи; объявил конкурс по кафедре философии для магистров, докторов и профессоров математики, права, медицины и хирургии; известил всех о годности только печатных, но не рукописных трудов.
В марте пустил Сантагостино в аспиранты, дал Бруначи в помощь ассистента Гратоджини, разрешил Иринетти пересдачу экзамена. В апреле выпустил приказ об экзаменах, замещениях, реорганизациях, конкурсах, вакансиях, штатных должностях. Профессора Клебенца — на кафедру немецкого, профессор Маццони сплоховал со студентом Гриффини, на кафедры в Падую, Ворону, Венецию, Винченцо, Удино претендуют Замбони, Николино, Клеес и Ракетти, доктора Марианини пора передвинуть с кафедры элементарной физико-математики на физико-математику прикладную, а с ним инженера Белли.
Тут терпение иссякло. Уж семдесят три стукнуло, а крутится как белка в колесе! Мало Павии, еще подбросили университет Падуи и лицеи в четырех городах!
Приходится думать о шести родственных факультетах. Невмоготу! И в правительство уходит бумага: 44 года служу в Павии профессором физики, веду факультет философии и математики по примеру коллег Скарти (факультет медицины и хирургии) и Тамбурипи (факультет права), работа почетна и ответственна, но нелегка, а функции разнообразны, поэтому вынужден просить об отставке.
Пошло прошение по равнодушным инстанциям, в ожидании ответа добросовестный Вольта тянул лямку по-прежнему. В мае третьекурсник Ловетти пожелал стать инженером-архитектором; на кафедры подведомственных факультетов захотели перейти Моретти, Кальяпи, Зепдриони, Кериоли и аббат Конфильяччи (его можно понять, сколько ж ходить в подручных?). По примеру Брешии надо б создать кафедру нумизматики и антиквариата; Фьоччи с кафедры классической литературы, латинского и греческого языков все еще носится со своей петицией отменить экзамены для инженеров и агрономов, как принято в германских университетах; для нумизматов объявлен конкурс, а в Павии и Падуе пора создать кафедры дипломатики и геральдики; наконец, надо утвердить итоги разных конкурсов, здесь и Альдини среди дюжины замещающих.
И в июне: Цугалу на кафедру эстетики; умер Бруначи, надо собрать памятное заседание, заказать мемориальную доску, найти преемника; хорошо б перевести экзамены на осень по примеру Праги. В июле конкурс на кафедру философии в Павии и Падуе, среди пяти претендентов сын Джовьо Балтазар (да, жизнь прошла); теперь конкурс на кафедру древних языков, как у Лемберга в Вене; из Брешии просится обратно Николини. Наконец-то запрос: а кто ж сменит тебя, Вольта? В какой раз отвечаю — Конфильяччи! Иначе уйдет, а таких, кто может взяться за подобное дело, немного.
Попутно с ежедневными административными заботами приходилось успевать делать кое-что для себя. Едва упросил Джовьо написать друзьям в Вену, чтоб разрешили носить орден Почетного Легиона, что ж зря лежать изящному крестику? Год, надо же, пришлось ждать диплома из Ливорно, впрочем, и Вольта три месяца потянул с благодарностью, был безмерно занят. В феврале немного занемог, пришлось Терезе мчаться в Павию, ухаживать за мужем. В апреле успел отправить письмо к Линусьо с приветом от Бруньятелли и его деток, они уже сотрудничали в отцовском журнале.
В мае удалось выкроить день-другой для серьезного дела. Еще в прошлом году Грасси издал в Милане роскошный «Военный словарь», а Монти взорвался негодованием: кому нужна эта чушь про крестоносцев? Вместо того чтоб зря тратить время, предложил Монти, не лучше ль писать про гигантов нашего века, таких, как Ориани, Вольта, Джордани, Мустоксиди?
Еще в 13-м году Вольта способствовал вводу Монти в Институт Италии. Тот поднял острую проблему реформы итальянского языка. Создали инициативный комитет из десяти человек, Вольту ввели как знатока научной терминологии и поэта. Когда австрийцы сменили французов, коллега Соро взлетел в североитальянские министры, в 1815 году он разрешил работу над словарем, в октябре того же года собрали сведущих людей, во главе их поставили Бернадотти, и работа закипела.
Словарь скоро появился, удивительное в другом: как Вольты хватало на все дела? Он один в университете выполнял функции, которые в наше время лежат на деканате, ученом совете, отделе кадров, кафедре и областном отделе высшего образования. А тут еще лингвистика! Нет, не правы те, кто позднее припишет Вольте «умственное истощение», якобы мешавшее ученому вести плодотворную научную работу (например, известный историк физики Розенбергер). Вольта служил преподавателем с тех самых пор, как 44 года назад Фирмиан дал ему сверхштатную должность регента. Наука как таковая для Вольты всегда была предметом увлечения — любимым, получавшимся, в конце концов, принесшим славу, но предметом бесплатным. Зато на старости лет профессор превратился в чиновника высокого ранга по части образования.
