Таким образом, он возвращается в Круассе в приподнятом, боевом расположении духа. Однако вскоре его настроение мрачнеет из-за серьезного инцидента, поссорившего его с дорогим Лапортом, который в 1875 году дал поручительство, чтобы спасти от разорения Эрнеста Комманвиля. Срок гарантий истек, его просят возобновить их. Между тем сведения, полученные от банкиров о Комманвиле, самые негативные. Судя по их словам, он продолжает жить на широкую ногу и совсем не думает о будущем. Лапорт, сам обремененный финансовыми проблемами, не имеет средств выступить поручителем. Кроме того, он чиновник (инспектор по труду) и генеральный советник. Он не может позволить себе рисковать своим положением в сомнительном деле. Он отказывается, навлекая на себя гнев Комманвилей. По настоянию мужа Каролина требует, чтобы Флобер разорвал отношения со своим лучшим другом. Она убеждает дядю в том, что Лапорт, отказав, проявил скупость и неблагодарность. Такое отношение, по ее словам, оскорбительно скорее для Флобера, нежели для нее и ее мужа. Разрываясь между любовью к Каролине и дружескими чувствами к «Валеру», Флобер в конце концов встает на сторону племянницы. Он целиком доверяет ей. Может ли он предположить, что она и Эрнест обманывают его? «Именно этого я ждал, мой дорогой великан, – пишет ему расстроенный Лапорт. – Вас втягивают в ссору, от которой вам следовало бы держаться подальше… Чем могут закончиться наши взаимные упреки и оправдания? Поверьте, мой дорогой, я всегда и от всего сердца буду любить вас». Это письмо расстроило Флобера, тем более что Лапорт приехал на несколько дней в Гран-Куронн. Он, наверное, не захочет приехать к нему в Круассе? «Это ожидание для меня – нестерпимая пытка, – пишет он Каролине. – Что я скажу ему? Так неприятно и досадно. Когда же я успокоюсь? Когда наконец мне дадут жить мирно? Эта история с Лапортом так неприятна, что отравляет мне жизнь. У меня нет сил радоваться счастливому событию: Жюль Ферри написал вчера, что выхлопотал для меня пансион в три тысячи франков с 1 июля 1879 года. Письмо чрезвычайно любезное. Этот либерал очень добр. Казалось бы, я должен быть доволен? Как бы не так! Ибо, в конце концов, это милостыня (я чувствую, что унижен до кончиков ногтей). Когда смогу расплатиться или обойтись без него?»[678]
Несмотря на сомнения, он просит Ги де Мопассана получить в министерстве деньги и привезти их ему в ближайшую поездку в Круассе. С другой стороны, он настаивает на том, чтобы Шарпантье передал ему стоимость права на новое издание «Воспитания чувств». Думая о причинах незначительного успеха этой книги, он поясняет госпоже Роже де Женетт: «Это сущая правда; что касается эстетики, то в ней недостает смещения перспективы. План так хорошо разработан, что совсем не чувствуется. Во всяком произведении искусства должна быть некая высшая точка, вершина, оно должно выстраиваться в пирамиду или же свет должен бить в какую-нибудь одну точку всей картины». И, продолжая переживать свою ссору с Лапортом, он доверительно пишет ей: «Человек, которого я считал своим лучшим другом, только что проявил по отношению ко мне самый заурядный эгоизм. Это предательство стоило мне сильных переживаний. Разочарования не щадят вашего старого друга».
18 ноября к нему приезжает Жорж Пуше – «прекрасный человек, такой образованный и такой простой». Обсуждают возможность будущей экспедиции в Грецию. «Мы задумали совместное путешествие в Фермопилы после того, как расквитаюсь с „Буваром и Пекюше“, – пишет Флобер Каролине. – Но тогда, то есть через полтора года, не слишком ли будет стар твой Старик?» Он не переносит какого-либо постороннего вторжения. Начинает мешать его известность: часто пишут молодые писатели, ищущие поддержки. «Слава в самом деле обременяет меня! – подтверждает он племяннице. – Три посылки от авторов на этой неделе. Мне вполне хватает своего собственного чтения (и редактирования). Теология изматывает меня. Какая глава! Кажется, не смогу закончить к Новому году. Спотыкаюсь на каждой строчке. С вечера вторника я не видел никого, то есть ни души». Чтобы отвлечься от работы, он считает суда, которые проходят мимо окон. «Вчера я насчитал двадцать три. Прощай, моя дорогая. Твоя нянечка целует тебя». Он делит теперь отцовскую любовь между племянницей Каролиной и учеником Ги де Мопассаном, мечтая о его бесспорном успехе. И рекомендует молодого писателя Жюльетте Адан, которая только что основала «Нувель Ревю»: «Думаю, что его ожидает большое литературное будущее – это первое; кроме того, я его нежно люблю, потому что это племянник самого близкого из всех бывших у меня когда-либо друзей, на которого он к тому же очень похож, – друга, умершего почти тридцать лет назад, того, кому я посвятил своего „Святого Антония“.[679] По настоянию Флобера Ги де Мопассан посылает Жюльетте Адан свое стихотворение „Сельская Венера“. Его не берут, и издательница журнала советует молодому автору почитать Терье, что вызывает гнев Флобера: „Вот вам и журналы! Терье ставится в пример! Жизнь тяжела, и я заметил это не только сегодня“.[680]
Декабрьский снег покрыл уснувшую деревню. Мир живых отдаляется. „Пока я работаю, все идет хорошо, – рассказывает Флобер Каролине, – но минуты отдыха, перерывов от литературы совсем не веселы. Какая погода! какой снег! какое одиночество! какая тишина! какой холод! Сюзанна сшила для Жулио пальто из моих старых брюк. Он не отходит от камина… Я по-прежнему часто думаю о моем бывшем друге Лапорте. Вот эту историю я проглотил нелегко“.[681] А принцессе Матильде следующее: „Здесь нельзя высунуть носа на улицу. Ни одного судна на реке, ни одного прохожего на дороге. Настоящая могила, обнесенная белым, в которой я укрылся и умер. Я пользуюсь этим совершенным одиночеством, чтобы продвинуть свой нескончаемый фолиант“.
Отметить его пятидесятивосьмилетие приезжает Тургенев и остается на два дня в Круассе. Говорят до часу ночи о литературе. „Он вдохнул в меня веру в „Бувара и Пекюше“ – это было просто необходимо, ибо, по правде говоря, я едва жив от усталости, – констатирует Флобер. – Мои бедные мозги не выдержат! Нужно отдохнуть (я столько лет работаю без перерыва!) Но когда это будет?“[682] Погода стоит такая холодная, что Сюзанна целыми днями спускается и поднимается по лестнице – носит дрова и кокс для камина. „Сегодня утром стоит сплошной туман. Мне много лет, а я не помню подобной зимы“.[683]
Между Новым годом и Рождеством неожиданная оттепель. Идет дождь. Флобер, дрожа от холода, сравнивает себя со „старой развалиной“. 31 декабря он пишет племяннице: „Пусть 1880 год будет легким для тебя, моя дорогая девочка! Я желаю тебе здоровья и успехов в Салоне, удачи в делах!.. Мы утонули в грязи. С трудом добираемся до деревни из-за луж и гололеда. Сегодня я чуть было не сломал себе лапку. Еще одна досадная неприятность – бедняки (звонок раздается постоянно, что меня очень беспокоит). Правда, Сюзанна без обиняков выставляет их за дверь… Чтобы поднять себе настроение, Месье лечит горло. Черная икра Тургенева с маслом, которое прислала моя племянница, – вот мои завтраки, а мадам Брианн передала мне (не считая горшочка имбиря) такой вкусный страсбургский паштет, что язык проглотишь“. Передавая пожелания Ги де Мопассану, он надеется, что его „самый любимый ученик“ найдет подходящий повод для того, чтобы привезти ему сто тысяч франков, и в заключение пишет: „Пожелания по поводу гениталий будут даны в последнюю очередь, ибо о них позаботится природа“.[684] Он просит мадам Шарпантье о том, чтобы ее муж издал сборник стихов молодого поэта: „Настоятельно прошу. Вышеупомянутый Мопассан талантлив, просто очень талантлив! Утверждаю, а я, кажется, кое-что понимаю в этом… Если ваш супруг не уступит всем этим доводам, я, право, рассержусь“.[685] Однако отказывается заниматься другими дебютантами, которые ищут его поддержки: „С меня хватит. Мне не хватает глаз для собственной работы, а тем более времени. Вынужден отвечать молодым людям, которые присылают мне свои сочинения, что я теперь не могу заниматься ими, и приобрел, конечно, множество врагов“.[686] Однако находит время прочитать три тома „Войны и мира“ Толстого, вышедшие у Ашетта, которые ему только что прислал Тургенев. Он в восторге. „Первоклассный роман“, – пишет он госпоже Роже де Женетт. И Тургеневу: „Какой художник и какой психолог! Два первых тома грандиозны, третий – несравнимо гораздо ниже. Он повторяется, философствует. Начинаешь видеть в нем господина, писателя, русского между тем, как до сих пор были только Природа и Человечество. Мне кажется, что в нем есть нечто шекспировское. Я вскрикивал от восторга, когда читал. А читал долго. В самом деле, это сильно, очень сильно!“ Несколько дней спустя у него появляется еще один повод для восхищения. Он читает корректуру рассказа Ги де Мопассана. „Пышка“ – шедевр, – объявляет он с гордостью Каролине. – Я настаиваю на этом слове: шедевр по композиции, по чувству комического и по наблюдательности». И в тот же день пишет автору: «Да, молодой человек, это сделано мастерски. Не более и не менее. Очень оригинально по замыслу, целое совершенно по композиции и превосходно по стилю. Пейзаж и герои рельефны, психологический анализ силен. Словом, я в восторге… Этот рассказец останется, можете мне поверить!.. Нет, серьезно, я доволен! Я читал с интересом, я восхищен!»[687]
