месяцев. Шеф-повар готовил все, что бы мы ни попросили, даже русские блюда. Наша гостиная была очень симпатично обставлена, и мы скоро почувствовали себя дома. Неприятными оказались только ночи — из-за того, что в американских спальных вагонах кровати стоят вдоль окон и от этого постоянно дует сквозняк. Кроме того, эти кровати были слишком узкими и короткими для Вацлава, который привык спать на широкой постели, где он мог вытянуться. Обычно он, когда спал, занимал сразу все углы кровати и чаще всего лежал поперек нее. Если кровать была не двуспальная, он часто падал на пол. Для сна так же, как и для танца, ему был нужен простор. Когда остановка в городе была очень короткой, труппа могла оставаться в поезде, но мы всегда старались поселиться в гостинице, хотя бы всего на несколько часов, чтобы Вацлав мог отдохнуть в настоящей кровати и подышать свежим воздухом.
Каждое утро Вацлав и я шли в купе мистера Херндона, чтобы обсудить вопросы, требовавшие внимания. Разные города просили показать разные балеты. Нужно было подготовить интервью для прессы. Их составляли в поезде и раздавали репортерам после приезда. Часто приходилось вносить изменения в состав исполнителей из-за чьей-нибудь болезни.
В Бостоне Вацлав был расстроен с самого дня нашего приезда: когда мы приехали, репортеры сказали ему, что снова распространился слух, будто он дезертир, и это же было напечатано в одной из газет. Мы попытались выяснить, кто устроил эту злую проделку. У нас было много друзей в Бостоне, и нас часто приглашали на приемы, но Вацлав больше всего любил проводить вечера в обществе Сарджента, который тогда расписывал в этом городе библиотеку, и пианиста Джорджа Коупленда, который играл для него Дебюсси.
Примерно в конце ноября мы приехали в Вашингтон и дали там три спектакля. На них присутствовали президент Вильсон и весь дипломатический корпус; Вацлав поднялся к ним и официально поблагодарил их за помощь в его освобождении из Австрии. Кроме этого, нам устроили великолепные приемы в различных посольствах. Целыми днями мы кружили в водовороте светской жизни, оставаться вне которой было непросто. В течение всей поездки мы старались держаться в стороне от светских обязанностей, но это было трудно: в каждом городе мэр, ведущие клубы, члены клуба «Лоси» и другие важные люди хотели устроить нам прием. Но переезды были так утомительны для всех, что мы были рады каждой возможности отдохнуть.
Когда мы приехали в Атланту, Вацлав получил официальное извещение, что он в течение десяти дней должен предстать перед военными властями в Санкт-Петербурге. Он не мог поять, в чем тут дело, потому что был полностью освобожден от военной службы; но он решил, что вышло какое-то новое постановление. Разумеется, он захотел сейчас же отправиться в Россию, но оказаться в Санкт-Петербурге за десять дней было невозможно. Лоуренс по телефону объяснил нам, что люди из «Метрополитен» не позволят Вацлаву уехать, пока он не выполнит свой контракт. Другая трудность состояла в том, что он все еще был военнопленным в Австрии и только отдан Соединенным Штатам на время с условием, что в течение войны будет жить в нейтральных странах и не возьмет в руки оружия против центральных властей. Перед Вацлавом стоял действительно трудный выбор. Мы договорились с мистером Херндоном, что Вацлав немедленно вернется в Вашингтон в сопровождении одного из секретарей и разберется с этим делом в русском посольстве. Так он и сделал. Перед отъездом он отрепетировал «Видение» со своим дублером Гавриловым. Предполагалось, что Вацлав вернется к нам в Новом Орлеане.
Я осталась с труппой и, как обычно, пошла в театр. С изумлением я увидела, что в программке по-прежнему было указано, что Вацлав танцует «Видение розы». Я пошла к руководству и спросила, почему в программке нет изменения. Мне сказали, что очень многие люди вернули бы билеты, если бы узнали, что Вацлав не танцует, и для того, чтобы избежать этой потери, они не стали менять текст, и они уверены, что Вацлав не был бы против, поскольку он был обязан уехать. У меня не было чувства, что при этих обстоятельствах я имею право вмешаться. Дама, рядом с которой я сидела, была в восторге от «Видения». «О-о, великий Нижинский! Как чудесно!» Вот какова сила внушения. Но позже она заметила: «Что-то я не вижу, чтобы он прыгал очень уж высоко».
К этому времени многие в труппе подружились между собой. Музыканты и значительная часть техников играли в карты и в домино. Танцовщики и танцовщицы много читали. Вацлав купил им очень большую библиотеку. Костровский стал главным библиотекарем и продолжал свои лекции о Толстом. Мы очень часто проводили время вместе с Херндонами. Миссис Херндон была очень милой женщиной и очень приятным товарищем. Фрадкины были молодоженами, и Фрадкин был очень весел. Вацлаву было с ним забавно, и мы стали большими друзьями. Фред Фрадкин получил первый приз в Парижской консерватории и был выбран на должность концертмейстера нашего оркестра. Это был очень много обещавший виртуоз.
Старая мадам Спесивцева, которая учила меня русскому языку, словно вышла из пьесы Чехова. Нам становилось дурно от смеха, когда она показывала нам, какой она была в молодости, когда танцевала в балете и флиртовала с офицерами в Москве. Нашей труппе она дала прозвище «Цирк Сергея Дягилева». Она первая узнавала все, что происходило, ходила повсюду, рассказывала про это всем и просила хранить это в строжайшей тайне. Но она была добрая старушка и, случалось, угощала чаем всю труппу в своем купе. Она возила с собой собственный самовар, но после того, как она едва не устроила пожар в поезде, ее попросили брать кипяток из вагона-ресторана. Конечно, она считала, что чай теперь не такой, каким был, когда она сама кипятила воду, и мы с ней соглашались.
Оказалось, что Новый Орлеан — город с огромным очарованием. Со своими причудливыми старинными улицами и домами он показался нам южнофранцузским городом. Симпатичное здание оперного театра, в котором мы выступали, было красивым, очень старым и построено с прекрасным вкусом. Там мы в первый раз увидели пальмы и все удивительные южные растения. Мы побывали в знаменитом французском ресторане Антуана и не пожалели об этом. Ленч, который он подал нам, вино и знаменитый омлет-сюрприз были так же хороши, как у Ларю. Нам сказали, что главная изюминка этого города — публичные дома, и потому мы с Фрадкинами решили пойти посмотреть их. Вацлав отказался: он считал, что это совершенно против его принципов и его уважения
