Ознакомительная версия.
Мы сели пить чай. В течение какого-то времени никто из нас не строил планов на будущее и не заговаривал о нем. Делать это было бесполезно – просто никто ничего не знал. И сейчас, за этим последним чаепитием, ни слова не было сказано о надежде на встречу после разлуки даже в отдаленном будущем. Только когда разговор коснулся Дмитрия, отец заметил мимоходом, что, если когда-либо увижу его вновь, я должна передать ему его поклон и благословение.
Разговор иссяк, все почувствовали себя неловко. Было уже поздно; пора было ехать, и все же я не могла набраться смелости сказать «до свидания». Больше откладывать прощание стало нельзя. Стараясь не думать о том, что, вероятно, разлука эта навсегда, мы встали из-за стола и обнялись, старались найти слова, чтобы выразить наши чувства, и не могли.
Отец молча пошел впереди нас к двери и вывел в сад. Мы еще раз поцеловались и в тишине благословили друг друга. Отец стоял перед домом и, улыбаясь, глядел на нас, а я все оборачивалась назад, пока тропинка не скрыла его из виду. Думаю, отец понимал, что мы виделись в последний раз. Я старалась прогнать эту мысль, но сердце разрывалось на части.
20 июля мы поехали в Петроград и сели в поезд на Оршу, которая в то время служила границей между Советской Россией и южным регионом, оккупированным немцами. Вагон первого класса, в котором мы ехали, был в сравнительно хорошем состоянии, хотя маленькое купе на двоих теперь занимали четыре человека: мой муж, его брат Алек, я и неизвестный господин.
Прежде чем поезд тронулся, муж сунул в руку проводнику небольшую сумму денег, и это спасло нас от большой неприятности, которая вполне могла закончиться трагически. Несколько друзей, пришедших проводить нас, с большим волнением сообщили, что по городу ходит приказ о массовых арестах офицеров; говорили, что их всех будут отправлять в Кронштадт, где ими займутся моряки. Странно, но именно с того дня и начались аресты, пытки и казни, которые ввергли Россию в океан страданий и крови.
Поезд двигался медленно, часто останавливаясь. Почти на каждой станции в вагонах появлялись отряды вооруженных солдат, которые заходили в купе и проверяли документы у пассажиров. Уже началось бегство из Северной России, где обстановка неуклонно ухудшалась.
Как я уже сказала, документов у нас не было; поэтому мы трепетали всякий раз, когда поезд останавливался. Но наш проводник, как только солдаты появлялись в вагоне, всегда был у двери нашего купе и всякий раз находил какую-нибудь причину, чтобы не дать им войти. Иногда это была больная женщина, которую нельзя беспокоить, иногда это были военные инженеры, едущие к месту службы. Мое сердце бешено колотилось, я прислушивалась к тяжелым шагам и громким разговорам в коридоре, каждый ожидая, что объяснения проводника не сочтут убедительными. По дороге мы узнали, что в этом же поезде едут сорок моряков, которых Петроградский Совет послал проверять документы в Орше, так как там было слишком много людей, которые проходили через границу без пропусков.
Мы провели в поезде две ночи и один день и приехали в Оршу рано утром 4 августа. Пока все шло гладко, но самая трудная и опасная часть пути была еще впереди.
Выйдя из поезда, я увидела, как из своего вагона спрыгивают моряки, вооруженные до зубов. По совету одного из наших петроградских доброжелателей мы должны были пойти в Орше в одну еврейскую контору, владелец которой тайно переправлял путешественников без паспортов через границу. Мой муж и Алек пошли проверить наши чемоданы. Я ждала на платформе. И тогда два солдата подошли ко мне и спросили мои документы. Мое сердце замерло.
– Они у мужа, – ответила я, стараясь казаться равнодушной. – Он поехал в город по делу. Я не знаю, как долго он там будет, – добавила я на тот случай, если они захотят подождать.
Солдаты в нерешительности стали совещаться. Они вполне могли арестовать меня и увести с собой. Но по какой-то причине они решили этого не делать и даже не ждать возвращения мужа. Едва они отошли, как с муж с Алеком вернулись. Я прекрасно понимала, чего мне удалось избежать. Мы могли больше никогда не увидеть друг друга.
Покинув вокзал, мы отправились на поиски этой еврейской конторы. Ею оказался небольшой магазин на краю города. Муж вошел туда один. Переговоры длились долго; нужно было осторожно приступать к истинной причине визита, но, когда муж вышел, я сразу же увидела, что он потерпел фиаско. Когда владелец магазина услышал, что у нас нет документов, он наотрез отказался помогать нам, и никакие аргументы и обещание заплатить не могли поколебать его решение. Он сказал, что в течение последних нескольких дней границу охраняют гораздо бдительнее, что без документов у нас нет никаких шансов.
Это потрясло нас, наша единственная надежда рухнула. Что теперь делать, мы не знали. До боли разочарованные, мы принялись искать ночлег. Единственная приличная гостиница в городе была переполнена. Кроме того, рядом с ней стояли несколько моряков, из тех, что приехали с нами на одном поезде. В гостинице, если ее можно так назвать, нам дали адреса нескольких частных домов, где путешественникам сдавали комнаты, но, осмотрев их, мы решили не заходить ни в один. Казалось, разумнее провести ночь на улице, чем отдаться в руки владельцев этих домов.
И вот мы оказались без пристанища, без документов, в чужом городе, переполненном беженцами всех мастей, среди которых, как мы узнали, свирепствовали тиф и дизентерия. К тому же в любой момент нас могли задержать большевистские патрули, проверяющие документы.
Часто в таких случаях приходится принимать героическое решение. Мы не могли оставаться в Орше и не могли вернуться в Петроград. У нас не было выбора, и мы решили поставить все на одну карту.
Я предложила своим спутникам пойти прямо к границе и попытать счастья там. Они согласились. Мы взяли извозчика, который сначала отвез нас на вокзал за чемоданами, а затем к пограничным воротам за городом. Как ясно я помню неровную, пыльную дорогу под палящим солнцем и бесконечные телеги, заполненные украинскими беженцами, крестьянами, возвращавшимися домой!
У нас не было определенного плана действий, не было четкого понимания того, что нам нужно делать. Каждый из нас сознавал, что мы добровольно направляемся к логову зверя.
Наш извозчик, с трудом прокладывающий себе путь между телегами и пешеходами, наконец, остановился и указал на забор, перегораживающий дорогу. Он сказал, что это и есть граница.
Мы вышли из коляски. Слева на обочине дороги примостилась низкая некрашеная деревянная лачуга; на пороге, целиком занимая дверной проем, стоял огромный человек в ладной солдатской форме: рубашке цвета хаки из отличной материи без погон и в новых блестящих ботинках.
Ознакомительная версия.
