Но и это еще не все. Мы были частью команды Ельцина, а это далеко не одни плюсы. У правительства возникла критическая ситуация, и нас «попросили» помочь. Напомнили некие «личные обязательства». И я выкупил у правительства облигации предприятий на несколько сот миллионов долларов. Тогда это были чудовищно большие деньги. А затем — дефолт. Да, правительство готово было нам помочь, но не деньгами. Впрочем, история известная. Я никого не виню. Это моя ответственность.
То, что люди — трудовой коллектив — помогли, пошли навстречу, за это я им благодарен и постарался расплатиться. И расплачивался, пока мог. Нужно было раньше начинать и быстрее проводить изменения, а не тянуть до последнего. Не хватило опыта, решительности, квалификации. Справился, когда не осталось другого выхода. Было действительно тяжело, по-настоящему.
Однако потом, после завершения кризиса, чтобы догнать и обогнать «Сургут» у нас ушел всего год (до середины 2000 года). И по объемам производства, и по прибыльности, и по масштабам социальных программ. Средние заработки мы вывели на равный с «Сургутом» уровень. Здесь «гонки» смысла не имели.
Причина тоже интересная. Поскольку регион очень «замкнутый» — связь с «Большой землей» по железной дороге, все завозится небольшим количеством поставщиков, региональный монополизм развит — стоит только поднять зарплату, тут же повышаются все цены: и на продукты, и на вещи, и на услуги. Последствия этого — не только минимизация эффекта от увеличения зарплаты, но хуже — немедленное возникновение социальной напряженности в бюджетной сфере. Ведь число работающих в компании меньше, чем количество «бюджетников», у них-то доходы не росли, а цены все ориентировали именно на нефтяников. И начинался «бэмц». Результат — напряженные разговоры с губернатором. Везде свои проблемы. Мэрии пытались создать «свои» магазины, но ничего с ценами не изменилось, хотя, может быть, кому-то такой «бизнес» и помог.
Тех, кто мне помог, помог сохранить не бизнес, самоуважение, я до сих пор вспоминаю с глубокой благодарностью. Среди них — рабочие, сотрудники ЮКОСа. Им было непросто жить и непросто поверить. Они мне поверили, а я дал обещание справиться. Но именно тогда я начал понимать, что в России бизнес — не игра. Это судьбы, жизни людей. Глупо, конечно, до 35 лет думать иначе, но на Западе, где люди мобильнее, дело действительно обстоит несколько иначе, иначе оно обстоит и для мелкого бизнеса. В общем, вне зависимости от причин, я думал так, как думал, а потом повзрослел.
Стоит только изменить точку зрения, как начинаешь замечать многое, чего не замечал раньше или замечал, но воспринимал по-другому. Постепенно возникло осознание, что не все могут помочь себе сами. Может быть, я и сегодня не до конца готов принять, что все заслуживают помощи, но постепенно, по мере работы души, начинаешь все больше понимать людей.
А понимать — значит жалеть… Во всяком случае у меня так. Жалеть же «абстрактно» я не умею, за что подвергаюсь разнузданной критике со стороны своей жены.
Для меня жалеть — значит действовать, защищать. Собственно, так и пошло — «кругами осознания». Сначала дети, потом — юкосовцы, потом — дальше…
Я, возможно, Путина-то так и не смог принять, поскольку он умный, сильный и злой. Такой вот «злыдень». Ельцин был великодушный, я и привык… А Путину людей не жалко совсем. Есть его личные принципы, правила, которые определяют действия. Он очень похож на меня (или я на него, поскольку он старше). Только мне удалось (пришлось?) повзрослеть. Он же еще «там». Он видит лишь игру. Опасную, серьезную, но игру, где нет «человеков», только «фигуры», перед которыми «не стыдно».
Вы спросите, как оно так вышло, что душа перевернулась? Вот так за полгода и перевернулась. Понял, какой у нас народ, какие люди, чем я им обязан. Дошло. Но лучше поздно, чем никогда.
Поэтому после стабилизации ситуации, кроме программ по росту зарплаты, программ социальной поддержки, включая фонд «Ветеран», помимо того, что вопросы бытового обслуживания поставил выше финансов (финансами занимался мой зам, а вагончиками и спецодеждой — я лично), кроме производства, возникли Федерация интернет-образования (как возможность детям в наших городах интегрироваться в «большой мир»), «Новая цивилизация» и многое другое.
Мои коллеги считали, что это — политика. Я не разубеждал и не разубеждаю. Даже наоборот. Мне плевать, кто что думает, тем более что наша элита, как правило, думает в категориях прямой личной выгоды и, если не находит очевидного объяснения именно в этой парадигме, начинает строить самые дикие и чудовищные предположения. Политические амбиции — не самое худшее из них.
Для меня же это долг. Долг, который я отдавал в той форме, которую считал правильной.
Я, видимо, не политик по тем критериям, которые существуют у нас в стране. Любой из хорошо известных мне «бойцов» этого «фронта» на голову выше меня. Я — организатор, управленец, способный к стратегическому мышлению, прекрасно осознающий границы своих возможностей и желаний. В детстве мне хотелось быть директором. Я им был немало лет. Доказал все, что хотел, себе и всем. В области «популярности» мои «достижения» гораздо выше того уровня, который для меня комфортен. Собственно, к «власти» и деньгам я достаточно равнодушен.
Мои личные представления о счастье давно лежат в иной области. То, что движет мной уже немало лет, — исключительно чувство долга.
Интересно, я читал исследование. Значительная часть первых лиц в мире ходит на работу из чувства долга. Амбиции — вещь быстро проходящая. Думаю, Путин тоже сегодня работает по этой же причине. Так воспитывали с детства: «долг перед своей страной». И вбилось очень прочно.
Только представления «о прекрасном» у нас разные. 1998 год стал толчком, когда обезличенный «долг перед страной» совместился в моей голове с образом конкретных (обычных) людей, которых я ощутил «своими», и с конкретным пониманием необходимости помочь им и их детям жить лучше. В меру моих способностей и в тех областях, где я ощущаю себя эффективным. Странно? Сам себе удивляюсь.
Глава 12
После Ельцина
Наталия Геворкян
31 декабря 1999 года в 12 дня я ехала в машине точно под стенами Кремля. Радио было включено. Тут-то и сообщили: Борис Ельцин уходит в отставку. В изумлении уставилась на радиоприемник, совершенно забыв о дороге, и чуть не врезалась в притормозившую передо мной машину. Потом зазвонил телефон и не переставал звонить до 12 ночи, когда на экранах с новогодним приветствием появился преемник — Владимир Путин.
Впервые я обратила внимание на Путина после разговора с Александром Волошиным, тогда главой администрации президента. Это было в начале лета 1999 года, когда Путин все еще был директором ФСБ и секретарем Совета безопасности. Волошин встретился с журналистами. До президентских выборов оставалось не многим более полугода, нас интересовало: кто? Волошин, как обычно иронично-серьезный, вдруг сказал: «Обратите внимание на Володю Путина». Коллеги удивленно переглянулись: «Да ладно, его же никто не знает, он совершенно незаметный, нехаризматичный, неяркий. Его не раскрутишь. Вы шутите?» Волошин улыбнулся. В его шутках всегда лишь доля шутки.
