Работая с Валентином Черных над экранизацией проскуринской «Судьбы», где он был автором сценария первого фильма «Любовь земная», я искренне доверял его чутью, его способности потянуть именно за ту главную ниточку, на которой держится все произведение.
Да и Черных знал меня не хуже: нам не раз приходилось спорить. Правда, мы давно уже не общались с ним — полагаю, из-за их ссоры с П.Л.Проскуриным. И вот теперь здесь, в аэропорту, этот разговор… К чему это вдруг он, такой авторитет в кинодраматургии, заговорил со мной об идее? Идее фильма… И о какой идее — среди окружавшего нас хаоса, распада привычной нам жизни? Почему он выбрал именно меня? И если это то, о чем, к примеру, говорил Сергей Бондарчук, так это не моя тема…
Дело в том, что во время нашего пребывания в Америке у нас было немало диспутов. Встречались, спорили и русские, и американские режиссеры. И кто-то коснулся идеи поставить фильм о Рерихе. Тогда-то Сергей Бондарчук и признался: «Я об этом давно думал, думаю сейчас и буду думать. Я очень хочу это сделать, но боюсь, что разорю и Индию, и Россию, и Соединенные Штаты». Действительно, столь масштабный исторический фильм о великом человеке требовал больших затрат. Я слушал своих коллег и думал — нет, это не то, что меня волнует в данный момент. Как, например, меня не взволновало бы, предложи мне кто-нибудь поставить фильм об Иване Сусанине или об Илье Муромце… Нет, не наша история, пусть и великая, а современность — современная жизнь России, жизнь моих современников — занимала все мои мысли, терзала мое сердце…
Вот почему, словно боясь обжечься, — а вдруг Черных предложит мне совсем не то, что волнует меня, — я осторожно спросил:
— Идея про что?
— Это долгий рассказ… Поговорим как-нибудь не походя…
— Ну хоть скажи, для кого эта идея?..
Спасибо ему: он знал, что в такой ситуации тянуть с ответом — все равно что стрелять в упор.
— Для вас, Евгений Семенович, — коротко и глядя прямо в глаза ответил Черных.
Я тогда еще не знал, что он думал о том же, что мучило и меня; что ему хотелось, чтобы задуманное им воплотил именно я…
Позвали на посадку в самолет…
Жизнь на «Мосфильме» стремительно менялась. Творческий объединения со своими дирекциями, художественными руководителями, партбюро, профбюро, художественными советами, редактурой враз превратились в самостоятельные студии. «Жанр» возглавил Владимир Меньшов, «Союз» — Владимир Наумов, «Время»— Сергей Бондарчук, «Ритм»— Георгий Данелия, «Слово» — Валентин Черных…
Одним словом, суверенитета каждая студия получила столько, сколько могла проглотить. Свобода творчества, формирование репертуара, организация производства — все в одних руках, худрука. Тысячи работавших мосфильмовцев вскоре узнали, что они вне штата, то есть за стенами студии, что их будут приглашать по мере надобности (или не приглашать совсем) на договор… Собрания, заседания, митинги… Возмущение, ор, истерики…
А я думал об одном — что же этакое вынашивает для меня Черных, если только это была не злая шутка? На всякий случай, чтобы не довести себя до инфаркта, давил свою фантазию, гасил в себе все, что уже рвалось на экран…
Рыночная экономика кинула режиссеров в погоню за сценариями для «смотрибельных» картин. С горечью отмечал — пошли косяком фильмы-развлекаловки. Их создателей заботили не проблемы, которые свалились на народ, не глубина человеческих характеров, не национальный, не нравственный дух произведения, а только сюжет, густо замешенный на откровенной «чернухе», а часто и на «порнухе». И так уж им, угодникам, хотелось, чтобы там, на Западе, их заметили: мол, и мы умеем, мол, и мы по-американски… Словно и не было у нас своего великого кинематографа…
Вынужденный среди этого разгула «свободы» замолчать, не желая идти на поводу так называемого рынка, я снова вернулся к жизни после разговора с Валентином Черных. Я был заинтригован — у него, оказывается, есть не просто идея, а идея для меня! Я сгорал от нетерпения узнать, о чем же он пишет. Ночами не спал, ворочался, ждал звонка от Валентина. Даже ночного. Такое ведь в нашей жизни бывает. Например, Евгений Птичкин не раз звонил мне ночью, бывало и в четыре часа, чтобы сообщить о том, что он написал для нашего оче-редкого фильма: «Старик, послушай! Я сейчас тебе сыграю… Ну, как тебе?!»
Черных не звонил. Но чтобы мне самому набрать его номер — немыслимо! Звонить самому Черныху? И думать об этом я не мог…
Я знал свойство этого замечательного сценариста — Черных ходит медленно, образно говоря, головой вперед, а чувство носит, словно рюкзак, сзади. И ленцой отличается. И поспать горазд, в чем неоднократно был замечен… Например, под Ленинградом, в Доме творчества, когда мы еще работали над «Любовью земной».
— Мне надо подумать одному, — как-то сказал он мне.
Какие тут могут быть возражения — конечно, думать лучше наедине с собой.
— Когда увидимся?
— Часика через два.
Я сидел за стенкой, раскадровывал уже готовые сцены и все прислушивался — не стучит ли его машинка. Не стучала… Заглянул в окно — в машинке чистый лист бумаги, а драматург… спит.
Беспокойно вспоминалось сказанное им в «Шенноне»: «Об этом поговорим не походя». Заглянуть бы сейчас в его московское окно. Может, он не походя… спит? И еще я знал — от него самого слышал, — что пишет он в день не более двух страниц. Но ведь прошел уже почти месяц, сценарий вполне мог бы сложиться… А он молчит!..
Терпение лопнуло. Самолюбие — побоку! Решил поговорить с директором «Слова» Виктором Глуховым, человеком в высшей степени деловитым и, как мне тогда казалось, откровенным. Что позже не подтвердилось: он, как хороший шахматист, рассчитывает игру на 10–15 ходов вперед, что для продюсера хорошо, а режиссеру, не разгадавшему ход, — худо.
— Виктор Владимирович! Вам известно о сценарии, который якобы для меня пишет Валентин Константинович? И как вы относитесь к этой затее?
— Известно. А я и мои коллеги горячо поддерживаем замысел Черныха, чтобы фильм был в вашей постановке.
— Почему же ни от него, ни от вас ни гу-гу?
— Потому что так живем — денег-то нет. А рисковать, задумывая фильм без денег, в наше время способны только сумасшедшие. Вот дождемся сценария, посмотрим, как примете его вы… Вот тогда, может, и произнесем «гу-гу»…
А я все носил в себе мечту: вывести на экран героя — человека, изломанного вихрем событий. Человека, наделенного властью, волей, талантом служить людям и враз потерявшего себя в ходе «перестройки». Пережив унижения, оскорбления, он не сломался. Напротив, вступив в борьбу с самим собой, он хоть и болезненно, но осознанно принял новый путь — демократию. Но этот честный, совестливый человек в новой для него жизни вызвал ненависть малодостойных людей, цепко схвативших в хаосе «перестройки» власть, пережил их клевету, наветы…
