Е. Самокиш-Судковская. Иллюстрация к книге НА. Лухмановой «Девочки. Воспоминания из институтской жизни» (СПб., 1896)
Е.Н. Водовозова
Училище Ордена святой Екатерины в Петербурге Фотография начала XX в.
Прием родителей в Смольном К. Булла. Фототипия. 1905
Урок рисования в Смольном К. Булла. Фототипия. 1905
Гардероб в Смольном
К. Булла. Фототипия. 1905
Умывальная комната в Смольном
К. Булла. Фототипия. 1905
Т.Н. Морозова (справа) с сестрой Наташей
Г.Ф. и В.П. Морозовы, родители Т.Н. Морозовой
Харьковский институт благородных девиц
Сад Харьковского института благородных девиц
Церковь Харьковского института благородных девиц
Портрет воспитанницы Елизаветинского института Фотография. 1912
Рисунок шифра для награждения Императорского воспитательного общества благородных девиц
Звезда Ордена святой Екатерины
Крест Ордена святой Екатерины
Рисунок шифра для награждения воспитанниц Училища Ордена святой Екатерины
Спазмы давили мне горло от рыданий, я не могла более говорить, опять бросилась на колени перед нею, опять повторяла то же самое на разные лады. Инспектриса молчала — потому ли, что сознавала справедливость моих слов, или потому, что считала дерзостью все сказанное мною, — мои заплаканные глаза не могли видеть выражения ее лица, но ее дрожащие руки вдруг опустились на мою голову, и я инстинктивно поняла, что она не считает дерзостью сказанное мною. Я припала к ее коленям и стала целовать ее руки со стоном: «О, maman, maman!» Наступило молчание, прерываемое только моим судорожным всхлипыванием. Наконец она проговорила, продолжая гладить мои волосы своими дрожащими руками:
— А ведь я до сих пор совсем не знала тебя! Горячка, горячка! Ах, дитя мое, твой пылкий нрав, доходящий до исступления, много горя, много слез готовит тебе в будущем! Я понимаю, почему тебя так ненавидят классные дамы, почему произошла эта история именно с тобою, а не с кем другим… — Она положительно не могла назвать того, что произошло, и сама, вероятно, не соображала, что, говоря таким образом, она этим самым подтверждает, что не верит взведенной на меня клевете. — Видит Бог, что при всем желании я решительно ничего не могу тут сделать!
Вдруг у меня блеснула счастливая мысль написать дяде и просить его объяснить m-me Сент-Илер, кто у меня был сегодня на приеме. Я высказала ей это, и она, подумав, отвечала, точно обрадовавшись:
— Что же, напиши!.. Да… да, конечно, напиши… Может быть, это будет самым лучшим исходом для всех нас!.. Я отправлю твое письмо с горничною на извозчике, но, конечно, только в том случае, если ты сумеешь написать это без каких бы то ни было неделикатных выражений по отношению к mademoiselle Тюфяевой.
Мое письмо было кратко и объективно: я сообщала дяде о посещении меня братьями и объясняла ему, как и почему явилось подозрение у m-llе Тюфяевой, что мой старший брат совершенно посторонний для меня человек. Я умоляла дядю выяснить это дело сегодня же, так как m-llе Тюфяева заявила мне, что я за прием чужого офицера, которого к тому же поцеловала, буду немедленно уволена из института.
Когда я дописывала последние строки, в комнату вошла m-me Сент-Илер.
— Видишь ли, мое дитя, как ты наивна! Ты воображаешь меня такой всесильной, а я даже не могла упросить mademoiselle Тюфяеву, чтобы она подождала с этой историей до завтра. Она уже отправилась к начальнице.
Хотя инспектриса внимательно прочитала мое письмо, но не сделала никаких возражений и моментально запечатала его, дала горничной на извозчика и приказала ей, не теряя ни минуты, отвезти его и вернуться обратно с ответом.
Несколько успокоенная, я отправилась в дортуар, где подруги рассказали мне, как Тюфяева, возвратившись в класс, заметила, что меня не было у доски, как она несколько раз прочитала мое послание к ней и объявила, что она сейчас же отправляется к начальнице доложить обо всем происшедшем.
Когда воспитанницы ушли в столовую пить чай, я опять направилась к инспектрисе. Наконец возвратилась и горничная. Когда она, по ее словам, подъехала к подъезду квартиры, занимаемой моим дядею, он садился в карету, чтобы ехать куда-то. Он взял письмо и пошел с ним наверх к себе. Когда он опять вышел на подъезд, то приказал горничной передать инспектрисе о том, что он едет к начальнице, а затем явится к ней. При этом он закричал кучеру: «Гони!»
Я целую вечность, как мне показалось, бродила по коридору, поджидая дядю. Наконец я увидала, что он поднимается наверх.
— Это что за грязная история? — строго спросил он меня, точно я была в ней виновата.
— Дядюшечка, дорогой! Пожалуйста, тише… Нас могут услышать… — И я быстро передала ему все, как
