Мы вышли с Драчевым из дома. Немки катили по мостовой тележки со скарбом, - их испуг обещал завтрашнюю благосклонность. Ветер дул с залива, обещая разогнать дым пожарищ, когда они ослабеют. Блеклое низкое небо нависало над городом, обещая с весной подняться, засиять и вынести на себе солнце.
За углом мы увидели сорванные, перекрученные рельсы, сошедший с них, завалившийся трамвайный вагон с обгорелыми боками. Драчев присвистнул:
- Трамбабуля! Тыщу лет не катался, товарищ лейтенант!
- Еще покатаешься, - сказал я. - Только билет не забывай брать.
- А точияком, товарищ лейтенант! Я завсегда зайцем норовил. - И Драчев зашелся в счастливом, беспечном смехе.
Короткая летняя ночь была на исходе. После продолжительных, выматывающих своей неопределенностью стоянок эшелон шел ходко. Вагон болтало, раскачивалась "летучая мышь", звенели ведра, котелки, кружки. Дневального, попробовавшего встать - прикрыть дверь, кидало из стороны в сторону, и оа ворчал:
- Качка, ровно на пароходе...
На остановках он по моей просьбе спускался, узнавал название станции, докладывал мне, а я сообщал Нине, хотя она и так все слышала. Такой тройной, что ли, разговор. Этак вот втроем мы беседовали в Улан-Удэ: я спрашивал Гошу, он отвечал Нине, а Нина говорила мне. Сейчас Гоша спит, Нина и я сидим у его ног на парах. Я молчу. Нина, оживленная, треволнения позади, Читу не минуем, - комментирует донесения дневального: перевалили Яблоновый хребет, очень крутой, паровоз-толкач отцепился, без толкача на хребет не въедешь, пригород проехали, вон-вон, слева. Я вспомнил: в пригороде служил сукин сын Виталий, капитан-мерзавец, подогреваю себя этим воспоминанием, но оно проходит как-то боком, не весьма задевая.
Нина уже собрала вещички, оделась. Накинуть жакет - и готово. Гошу разбудим, оденем перед самой Читой. Уже скоро. Нина произносит:
- Вот и доехали. Спасибо тебе, Петя.
Не хочется говорить, однако я отвечаю:
- Не за что. Да еще и не доехали.
- Считай, я дома! Сейчас будет озеро Кенон, за ним - Чита-первая. это товарная станция. А после - Чита-вторая, пассажирская.
- Тебе где сходить?
- На Чите-второй.
Разговор меня почему-то утомляет, и я умолкаю. Нина принимается расталкивать Гошу, он хнычет спросонок, капризничает.
Помогаю одевать пацана, он роняет голову, спит сидя. Нина сердится, трясет его:
- Проснись, засоня!
- А я проснулся! - говорит Колбаковский и свешивается с нар.
Ложась спать, он наказал разбудить его, когда Нина приедет.
Не дождался, сам проснулся. Встал, зевая, и Драчев. Ко мне:
- Товарищ лейтенант, дозвольте, и я провожу?
- Нет, - отвечаю, - я справлюсь.
- Нехай товарищ лейтенант проводит!
Оказывается, и Микола Симоиенко пробудился. Хотят попрощаться с Ниной. Ну что ж, пожалуйста. А провожу ее до дома я один.
Все правильно: слева мокро зачернела под береговыми фонарями вода Кенон. Справа, на сопке, - домишки, тоже под лампочками, это Чита-первая, железнодорожный поселок. На Чпте-первой пас продержали полчаса. Эти тридцать минут для меня и мчались, и канителились. Мчались потому, что не хотелось расставаться с Ниной, а оно было неизбежным, расставание. Канителились потому, что хотелось быстрей совершить это неизбежное и тем спять с себя некий груз, стать независимым. Глупо? Возможно. Смешно? Не так уж чтобы.
Паровоз прогудел, вагоны дернулпсь, загремели буфера. Поезд медленно-медленно прошел до железнодорожного моста, простучал по нему над речкой, которую Нина назвала Чптинкой, - маленькой, чепуховой, - и, не успев набрать скорость, сразу же за мостом стал тормозить. Нина взволнованно сказала:
- Чпта-вторая!
Сопровождаемые Колбаковскпм, Спмопепко, Драчевым и в последний момент вскинувшимся Свиридовым, мы вышли на перрон.
Нина несла сумку, у меня на руках блаженно посапывал Гоша.
Воротами рядом с вокзалом выбрались на площадь, здесь ребята остались: кричали вслед Нине всяческие пожелания, махали пилоткамгг. она помахала им косынкой.
- Сюда, налево, - сказала Нина. - Пойдем по Бутппской, отсюда недалеко, три квартала, не беспокойся.
- А я и не беспокоюсь.
- Не отстанешь? Потопали резвей.
Площадь была заасфальтирована, а улица - где кирпич, где пе мощена, сапоги утопали в песке. Справа серел глухой забор стадиона, слева чернели рубленые избы, белели четырехэтажные дома. Тополя смыкали кроны, не пропуская жиденький свет уличных фонарей. Город, раскиданный по сопкам, спал. Тишина. Безлюдье. Протарахтела полуторка, резанув фарами, - и опять тихо.
Мы молчали. Пипа шла чуть впереди, и я смотрел на нее.
В сущности, мне осталось это делать совсем не долго. Она уйдет из моей жизни так же, как и вошла в нее. Надо было б что-то сказать ей, да не находил слов. И она должна была что-то говорить мне. Но тоже не говорила. А может, ничего и не нужно этого?
Улица вела наверх, и мне было видно, как Нина подается вперед, преодолевая подъем. Помочь бы ей. Взял бы под руку, кабы не Гоша. Он прижался ко мне. уткнулся носом в грудь. Чем дальше, тем тяжелей становился, стервец.
Боря одышку, Нина заговорила. Вот это драмтеатр. Областной.
Это радиокомитет. Это площадь Ленина, о которой рассказывал старшина Колбаковский, вон штаб Забайкальского фронта, вой горсовет. Я думал: "Разве об этом надо говорить?" - ц отвечал ей:
- Угу. Понятно. Ясно.
Свернули за угол, под каменным сводом прошли в тесный, замусоренный двор, поднялись но деревянной лестнице, расхлябанной и сношенной, на второй этаж, в конце коридора Нина открыла ключом обитую войлоком дверь. Для чего-то я отметил: по одну сторону коридора все двери обиты войлоком, по другую - мешковиной.
В комнате была затхлость, сырость. Нина открыла форточку, включила свет, сказала:
- Клади Гошку вот сюда.
Я положил, куда приказали, - в детскую сетчатую кровать.
С ней была состыкована койка, застеленная байковым одеялом, двое взрослых вполне помещались на ней. Нина сказала:
- Спасибо тебе, Петя. Ты хороший человек!
- Да ладно тепе, - сказал я.
- Спасибо, и ты должен возвращаться, я боюсь, как бы не отстал... Да, погоди! Напишу свой адресок на всякий случай. Может, черкнешь когда...
Я сказал, что не люблю писать письма, она не ответила: подала листок. Я сложил его, опустил в карман гимнастерки, застегнул пуговицу.
- Иди, Петя, иди. Не заставляй меня переживать.
- Ну, коли так, до свиданья. Гоша, будь здоров! - Я церемонно, шутовски козырнул детской кроватке, где пацан спал без задних ног, и повернулся к Нине.
Она подошла ко мне, положила руки на плечи и поцеловала в губы.
- А теперь прощай. Иди к эшелону.
- Прощай, Нина, - сказал я и шагнул к двери.
