Второе Житие также встречается в рукописях с XIII в. Однако оно получило распространение преимущественно в русских Прологах, а позднее, особенно с XVI в., стало читаться в них уже в обязательном порядке под обычным днем памяти св. Ольги, 11 июля{342}.
Оба Жития резко отличаются друг от друга и по содержанию, набору сведений о княгине, и по стилю, манере изложения. В то же время они содержат и общие чтения, что свидетельствует либо о том, что одно из них использовало другое в качестве источника, либо о том, что в обоих использован некий не дошедший до нас общий источник.
Ср.:
Южнославянское Житие{343}:
…иде вь Костаньтинь градь, отгулу сподобисе святаго крыцения от патриярха.
Русское Житие{344}:
…иде в Костяньтин град… и крес-тися от патриарха Фотия…
Южнославянское Житие:
И приемши от него кресть, прииде вь свою землю, еже и ныня стоить вь Киеве вь Святей Софии, вь ольфари, на десной стране, имее писмена: “Обновисе вь Рушьстеи земли кресть от Ольгы, благоверные кнегиню, матере Святославлю».
Русское Житие:
И приимши от патриарха крест и прозвитера, приде в свою землю. И тъ крест и доныне стоить в Святей Софии, во олтари, на десной стране, имея писмена сице: “Обновися Русьская земле святымь крестом, его же прия Олга, благоверная княгини».
По мнению Н. И. Серебрянского, первичен текст южнославянского Жития, а русское в данном случае обнаруживает свою вторичность{345}. Этот вывод может быть подтвержден текстологически. Так, явными вставками представляются имя патриарха (Фотия), приведенное в русском Житии, и упоминание здесь же о «прозвитере», отправившемся вместе с Ольгой в Киев. Последнее добавление, очевидно, появилось под влиянием летописи, которая была одним из источников русской редакции (в летописи — причем именно в той ее части, которая использована автором русского Жития, — также имеется упоминание о «презвутере» св. Ольги{346}). Но именно упоминание «прозвутера» и потребовало изменения грамматического строя всей фразы, устранения того не вполне удачного оборота, которым вводились слова о киевском кресте княгини Ольги («и тъ крест…» вместо «еже»). Сама эта фраза в южнославянском Житии обнаруживает вставной характер и, очевидно, была заимствована из какого-то внешнего источника — возможно, памятной записи о поставлении киевского креста; заметим, однако, что этот внешний источник не имел с летописью ничего общего.
Заслуживает сравнения текст надписи на киевском кресте, как он передан в обеих редакциях Жития. Текст в русском Житии («Обновися Русская земле святым крестом…») выглядит более ясным, но создается впечатление, что он представляет собой уже позднейшую переработку того текста, который в своем первоначальном виде передан в южнославянской редакции («Обновисе в Русской земли крест…») (обратная замена кажется менее вероятной). С какой степенью точности южнославянское Житие воспроизводит первоначальный текст надписи, сказать трудно. К тому же не исключено, что и сама надпись на киевском кресте могла меняться по мере поновления креста. Отметим также, что наименование Ольги «матерью Святославлей» (в южнославянской версии) не имеет параллелей в других текстах, говорящих о ней по преимуществу как о «бабе Владимировой». В надписи на кресте имени Владимира нет — как нет его и в самом южнославянском Житии. Это позволяет предположить, что текст киевской надписи принадлежит очень раннему времени — возможно, даже более раннему, чем время Ярослава Мудрого, когда сравнение Ольги и Владимира сделалось устойчивым агиографическим приемом (оно присутствует в «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона — «программном» произведении Ярославовой поры{347}).
Что касается времени составления самих Проложных житий Ольги, то оно может быть определено лишь приблизительно. Их принадлежность к домонгольскому времени не вызывает сомнений. Авторы обеих редакций пишут о кресте св. Ольги, который «и доныне стоит в Святей Софии», а автор русской редакции — еще и о теле блаженной княгини, «иже и доныне видимо есть всеми русьскыми сынъми». И то, и другое свидетельствует о том, что авторы Жития работали в то время, когда и крест, и гробница были доступны для поклонения верующих.
Обе редакции уже в XIII в. переписывались болгарскими книжниками. Анализ языковых особенностей болгарских и сербских списков южнославянской редакции Жития позволил Р. Павловой сделать вывод о том, что эта редакция стала известна в Болгарии не позднее XII в.{348} Что касается русской редакции памятника, то она была переписана в XIII в. даже не в Болгарии, а на Синае, в одном из синайских монастырей, весьма удаленных от Руси, — а это свидетельствует о том, что к XIII в. данная редакция получила широкое распространение[224].
Для определения времени составления русской редакции Проложного жития важен факт ее включения в т. н. Вторую редакцию Пролога[225]. Как считает большинство исследователей, Вторая редакция Пролога была составлена на Руси не позднее последней четверти — конца XII в.; соответственно, не позднее этого времени должно было появиться и русское Проложное житие св. Ольги{349}. Однако этот вопрос, по-видимому, нуждается в дополнительном изучении.
Исследователи отмечают, что южнославянское Житие более всего соответствует той ранней, «переходной», форме, которую первоначально имели памятники агиографического жанра и которую В. О. Ключевский выводил из гимнографических текстов, и именно из кондака и икоса, следующих за шестой песнью канона, при том, что «кондак кратко передает в повествовательной форме основные черты деятельности святого», а «икос на основании этих черт излагает похвалу святому, начиная каждую черту возгласом “Радуйся!”»{350}. Именно так построено южнославянское Житие св. Ольги. Его первая часть почти не содержит фактических подробностей о святой, за исключением самого факта ее крещения в Константинополе, но составлена весьма искусно, с использованием аллитерации и других приемов, свойственных гимнографическому жанру. Вторая же часть Жития (отчетливо выделяемая в тексте подобием заголовка: «Слово яже к похвале-нию») представляет собой развернутую похвалу святой{351}.
Вероятно, именно неудовлетворенность такой формой Жития и отсутствие в нем фактических подробностей о святой княгине стали причиной появления в русской книжности новой редакции, представляющей собой, по словам Н. И. Серебрянского, «типичное русское проложное житие»{352}. Помимо прочих источников, в русской редакции Проложного жития использован летописный рассказ об Ольге:
