Ознакомительная версия.
(Не отдает ли этот отзыв юношеским идолопоклонством? В целом оценки Штрауса певцов и музыкантов бывали трезвыми и взвешенными. Он никогда с таким жаром не высказывался ни об одном из десятков дирижеров, с работой которых был знаком, пока много лет спустя не услышал Тосканини, который дирижировал «Саломеей».)
Репертуар в Мейнингене не ограничивался, конечно, Бетховеном и Вагнером. В числе любимых композиторов Бюлова был Брамс, для которого всегда были открыты двери его дома. По желанию Брамса Бюлов всегда был готов исполнить его музыку или просмотреть новое сочинение. Несколько крупных произведений Брамса – Третья и Четвертая симфонии, обе увертюры, а также Второй концерт для фортепиано – были исполнены в Мейнингене еще до того, как были опубликованы. В первые же недели своего пребывания в Мейнингене Штраус услышал Первую и Третью симфонии Брамса, Академическую торжественную и Трагическую увертюры и оба концерта для фортепиано. Чуть позже Штраус сам дирижировал Концертом для скрипки Брамса.
Вскоре Штраус стал, хотя и не по званию, полноправным дирижером. В середине октября Бюлов собрался в очередное путешествие и попросил Штрауса взять на себя разучивание нового произведения Брамса – Серенады ля-мажор. Официальный дебют Штрауса как дирижера состоялся 18 октября, хотя дебют был лишь частичным. Концерт был странный, с более длинной программой, чем принято в наши дни. Бюлов дирижировал увертюрой из «Кориолана» Бетховена и Седьмой симфонией Бетховена; Штраус исполнял партию фортепиано в Концерте до-минор Моцарта с каденцией в собственной импровизации. Бюлов попросил Штрауса выучить этот концерт, хотя Штраус и не был опытным пианистом. Он выучил. Видимо, никакие музыкальные начинания молодого человека не пугали. Он сыграл концерт так, что после первой части Бюлов, стоявший за пультом, шепнул: «Если тебе не удастся преуспеть в чем-то другом, всегда можешь стать пианистом». Во втором отделении концерта Штраус дирижировал собственной Симфонией фа-минор. Аудитория получила за свои деньги щедрое угощение. Только непонятно, как она могла проглотить еще и новую симфонию после такого обильного музыкального пиршества. Брамс, присутствовавший на концерте, отозвался о симфонии Штрауса лаконично: «Очень недурно, молодой человек». Но потом отметил, что полифония произведения слишком сложна, и посоветовал Штраусу не увлекаться «тематическими выкрутасами» и поучиться простоте и непосредственности на примере танцев Шуберта.
Франц следил из Мюнхена за успехами сына с гордостью и тревогой. Штраус докладывал отцу о каждом своем шаге, и тот незамедлительно слал ему свои советы: «Дорогой Рихард, когда дирижируешь, избегай змееподобных движений руками. Это выглядит очень некрасиво, особенно при твоем высоком росте. Неприятно, когда это делает даже Бюлов, а он невысокий и изящный… Такая манерность может вызвать смех аудитории и в значительной мере испортить благоприятное впечатление от твоей работы. Левая рука во время дирижирования не должна делать ничего, кроме как переворачивать страницы партитуры, а если ее нет, то оставаться без движения. Управлять оркестром следует палочкой и взглядом… Прошу тебя, дорогой Рихард, прислушайся к моим советам и не паясничай. Тебе это ни к чему». А в отношении композиторской деятельности сына отец писал: «Я счастлив, что Брамс дал тебе совет относительно контрапунктов в твоих произведениях. Дорогой сын, умоляю тебя, прими к сердцу этот справедливый и искренний совет. Я с огорчением вижу, что во всех твоих новых сочинениях тебя больше занимают выдумки с контрапунктом, чем естественная здоровая фантазия и ее развитие». [50] (И так далее до бесконечности.)
Эти поучения вывели из себя даже послушного сына. Он писал матери: «Откуда отец взял, что я «паясничаю» во время дирижирования? Я же не клоун». [51] И все же на первых порах Штраусу-дирижеру действительно не хватало элегантности. Одна датская газета того периода шутливо охарактеризовала его как «молодого человека с длинными волосами, который выглядел так, будто последние две недели питался одним ягненком и пил только карлбадскую воду». А во время дирижирования он походил «на человека, страдающего морской болезнью».
Однажды, когда Штраус репетировал с оркестром «Серенаду» Брамса, понаблюдать за его работой пришла Мари фон Мейнинген в сопровождении свиты и нескольких высокопоставленных родственников. Это был дозволенный для правящих князей и их семей обычай. Они любили появляться на репетициях. Отчасти потому, что так можно было скоротать утро, отчасти – как в случае с Мари – потому, что это их интересовало, а отчасти потому, что, как и многих из нас, их завораживала сцена и хотелось заглянуть за кулисы. Дирижер был обязан прервать репетицию и спросить, не желают ли их величества послушать что-либо особое. Даже Бюлов выполнял эти экспромт-заказы, по крайней мере когда бывал в хорошем настроении. А если в плохом, мог и нагрубить визитерам. Штраус спросил, не желает ли Мари послушать какое-либо определенное произведение. «Да, – ответила она, – я хотела бы послушать увертюру к «Летучему голландцу». Штраус был едва знаком с этой увертюрой и даже никогда не видел целиком партитуру. «Я никогда не дирижировал этой увертюрой», – пробормотал он в замешательстве. Со злорадной улыбкой, как бы говорившей: «Какой же ты дирижер?» – Мари ответила: «Ну тогда увертюру к «Вольному стрелку». Ее-то вы уж, наверное, знаете». Штраус, собрав все свое мужество, сказал: «Нет, я попробую «Летучего голландца». Партитуру нашли быстро. Поскольку оркестр знал эту вещь, Штраусу не пришлось делать ничего более, как только отбивать такт, что он и сделал с «мужеством отчаяния». Увертюра прошла с блеском, и неожиданные слушатели остались довольны. «Я получил свое первое признание как дирижер, – писал Штраус отцу, – причем исполнив произведение Вагнера». [52]
То были дни огромной радости, потому что они были заполнены напряженной работой. Бюлов был требовательным руководителем и прирожденным педагогом. Всего за месяц – необычайно короткий срок обучения – из неоперившегося птенца он выпестовал дирижера. Штраус не только работал с оркестром, но и проводил репетиции с женским хором (и получил от Франца предостережение: «Будь одинаково любезен со всеми дамами, не выказывай никому предпочтения… не слушай сплетен»), давал уроки фортепианной игры Мари, слушал и сам исполнял камерную музыку, много читал (книгами его снабжала Мари Бюлов), изучал французский и упражнялся в игре на фортепиано.
Короче говоря, испытывал и утолял тот ненасытный голод к познанию, который свидетельствует о развивающемся таланте. Штраус разделял увлечение Бюлова Брамсом. В те октябрьские дни Мейнинген был взбудоражен предстоящей мировой премьерой новой симфонии Брамса, Четвертой. В честь Брамса устраивались празднества, обеды. Он был приглашен в дом к принцессе Мари, где принц Гессенский с тремя оркестрантами дважды, к нескрываемому ужасу Брамса, исполнил целиком его Квартет си-бемоль. Этот угловатый человек с грубоватой внешностью – Бюлов называл его «медведем» – не любил концертов, состоящих только из его произведений, и выражал желание, чтобы «под конец было исполнено какое-нибудь стоящее произведение истинного композитора». [53] Так, по крайней мере, он говорил. Нельзя с уверенностью сказать, каковы были его истинные чувства и мысли. Он их всегда скрывал. За самоуничижением крылась уязвимость нервной натуры, так что его искренность могла быть окрашена лукавством. Штраус описывал его как человека «холодного и хитрого», необычно безразличного к точности исполнения его симфонии. «Можете сыграть так или иначе», – говорил он Бюлову, однако бывал очень озабочен, как будет принято его произведение, хотя притворно умалял как достоинство самого произведения, так и его успех.
Премьера Четвертой симфонии состоялась 25 октября 1885 года под управлением Брамса и стала его триумфом. На следующий день он дирижировал «Вариациями на тему Гайдна» и Академической торжественной увертюрой. Во время исполнения увертюры Бюлов играл на тарелках, а Штраус – на литаврах, что его явно забавляло. Бюлов же относился к своей роли серьезно и очень нервничал. Четвертую симфонию Штраус описывал как «грандиозное произведение, великое по замыслу и образности, мастерское по форме и строению ее частей… новаторское и оригинальное сочинение и в то же время от начала до конца истинно брамсовское. Одним словом, это – богатейший вклад в наше искусство». [54]
Как ни ответственна и сложна была музыкальная деятельность Штрауса, она не помешала ему увлечься еще одним видом искусства – сценическим. Вкус к театру и драматургическое чутье проявились у Штрауса еще в мейнингенский период, однако до реализации этого увлечения в своих операх ему было еще далеко, хотя условия для этого были самые благоприятные. Театр маленького городка имел постоянную труппу, формируемую и управляемую герцогом, и, наравне с оркестром Бюлова, славился на всю Германию. Герцог Георг был без ума от театра, любовь к которому привила ему актриса Эллен Франц, его морганатическая жена. Результат, которого они вдвоем добились, стал историческим событием. С относительно небольшой труппой (но относительно большими деньгами) они создали мейнингенский стиль, отличающийся удивительной сыгранностью всего ансамбля, где каждая маленькая роль, каждый незначительный эпизод были исполнены с величайшим мастерством, где с каждым статистом режиссер работал так же тщательно, как с ведущим актером, где Озрику и Бурлею уделялось столько же внимания, сколько Гамлету и Марии Стюарт. Именно в Мейнингене чуть ли не впервые была использована трехуровневая сцена, по которой передвигались актеры. Костюмы шились из роскошных материалов и в точности соответствовали стилю исторической эпохи. Реквизит был по возможности подлинный: каждая чашка, копье и меч принадлежали определенному периоду. Характер игры отличался чрезвычайной эмоциональностью, речь актеров – чистотой дикции. Этот стиль оказал большое влияние на Московский Художественный театр. [55]
Ознакомительная версия.
