На своих сеансах Гудон старался «разговорить» модель, увлечь ее беседой, найти наиболее интересующие ее темы, вызвать улыбку, смех или, наоборот, выражение огорчения, скорби, раздумий, как в портрете актрисы Софи Арну, представленной в роли Ифигении, с искаженным отчаянием и бессилием лицом. Совершенно так же он может создать посмертный портрет произносящего страстную речь Мирабо. То, что у другого скульптора могло превратить изображаемое лицо в безжизненную маску, у Гудона становилось верным способом проникновения во внутренний мир человека.
Роден писал о бюсте Руссо: «Во взгляде много тонкой проницательности. Эта черта, общая всем лицам ХVIII века. Они прежде всего критики, они проверяют все священные дотоле принципы; взгляд их испытующий».
Жан Жак Руссо (1712–1778), писатель, философ-моралист, особенно близок Гудону по своим взглядам. Рано лишившись родителей, Руссо увлекся самообразованием, занимался изучением трудов Лейбница, Декарта, Локка, Пуффендорфа, Вольтера.
В 1741 году Руссо представляет в парижскую Академию наук новую – цифровую систему обозначения нот. После того как предложение было отвергнуто, он поступает секретарем к французскому посланнику в Венеции, где заканчивает музыкальное образование. Вернувшись в 1744 году в Париж, Руссо занялся переписыванием нот и сочинением опер.
Он вошел в круг выдающихся представителей просветительской философии Франции. Сотрудничая с ними в Энциклопедии, Руссо одно время находился в дружбе с Д. Дидро. В 1750 году он заканчивает диссертацию «Рассуждение о науках и искусствах».
Его сочинения оказали большое влияние на подготовку и развитие буржуазной революции во Франции 1789–1794 годов.
Преследуемый за свои идеи правительствами всех европейских стран, умер в нищете и полном одиночестве.
Сложные отношения Вольтера с французским правительством привели к тому, что «Фернейский патриарх» после долгого отсутствия смог оказаться в Париже только в возрасте 84 лет, в 1778 году.
Гудон принял непосредственное участие в торжествах, сопровождавших приезд философа. Он присутствовал на премьере вольтеровской «Ирены», когда скульптурный портрет автора был увенчан перед лицом Вольтера лаврами под бурю оваций зрителей.
Тем не менее было слишком очевидно, что Вольтер тяжело болен, силы его на исходе, и Гудон поспешил выполнить новый его портрет. Натурные сеансы проходили за несколько дней до кончины философа.
Скульптору никак не удавалось, по его собственному выражению, «вызвать модель к жизни», вернуть хотя бы отблески былого темперамента и живости Вольтера.
Присутствовавший на сеансах маркиз де Вильвией подсказал художнику достаточно неожиданный прием – возложить на голову Вольтера лавровый венок, который мог вызвать у философа воспоминания о только что пережитом невероятном триумфе.
Вольтер действительно взволновался, попытался что-то сказать, привстать с кресла, но и только. Маркиз рассказывает в своих мемуарах: «Не успел я возложить венок на эту почитаемую голову, как Вольтер отвел мою руку: „Что вы делаете, молодой человек? – произнес он. – Возложите венок на мою могилу, уже недолго…“ Он тотчас встал, повернулся к художнику: „Прощайте, Фидий“, – и взял меня под руку: – „Мой друг, пойдем умирать“. Через несколько дней его не стало. Скульптору довелось снять его посмертную маску».
Казалось бы, тесно связанный с натурой, Гудон в действительности тратит на создание портрета Вольтера больше четырех лет.
Первый, непосредственно после натурных сеансов, выполненный вариант представлял философа в парике и камзоле. Художник хотел таким образом вернуть привычный облик Вольтера, его внешнюю молодость, но тут же отверг этот замысел.
Следующий вариант (1779) наделен более острой психологической характеристикой.
Вольтер оказывается без парика, с распахнутой грудью – парафраз на античные представления о портретах.
46.
ГУДОН Жан Антуан
Портрет Вольтера
Бюст
Тонированная терракота
Высота – 55 см
Инв. № 314
В 1782 году Гудон останавливается на изображении Вольтера с греческой повязкой на волосах, сидящим в кресле. По сравнению с первым портретом философа, в более молодые годы, скульптор отказывается от условной римской тоги. Он постигает значительность личности гражданина мира, не нуждающегося ни во внешних аксессуарах, ни в символике для того, чтобы современники и потомки поняли его внутреннее величие. Именно такой немощный, но полный внутренней жизни, энергии, критической мысли старец становится символом ХVIII века, его видения и понимания мира, окружающей действительности.
За работой скульптора следит весь художественный Париж. «Вот где в настоящем виде восстает перед нами великий Фернейский старик; он закутан в халат, он вернулся с прогулки, он устал, он собирается спать – такова избранная художником бытовая сцена. Но несмотря на его усталое тело, его мужественный дух и сардонический смех наглядно говорят о только что собранной им новой и обильной жатве всего смешного и глупого – он смеется над дураками, попами и фанатиками и вот еще раз выставит их на общее посмешище, – пишет один из критиков парижского Салона. – В этой маленькой статуйке… более гениальности, чем во всех статуях наших великих людей».
Переписка Екатерины II с Д. Гриммом и Д. Гримма с Вольтером позволяет предположить, что небольшая бронзовая статуэтка сидящего в кресле Вольтера, о которой отзывается критик, была послана в подарок русской императрице по инициативе самого Гудона и послужила основанием для заказа большой мраморной статуи, находящейся в Эрмитаже.
«Я получила две статуэтки Вольтера, – пишет Екатерина II из Пскова 14 мая 1780 года, – на одной из них значится, что она поднесена мне автором, другую я подарила г. Обер-Камергеру (Шувалову). Чтобы расплатиться, мне нужно послать Вам сто людовиков за сидящего Вольтера и 20.000 ливров за будущую статую».
Стоит вспомнить, что второй экземпляр той же статуи был заказан госпожой Дени, племянницей Вольтера, и подарен ею Французскому театру. А в 1874 году по всенародной подписке был отлит бронзовый слепок и поставлен на высоком мраморном пьедестале перед Политехнической школой в Париже.
Именно в короткий период работы Гудона над заказом русской императрицы и был, по-видимому, исполнен наш терракотовый вариант. Симпатии Екатерины II к Фернейскому патриарху побудили ее непосредственное окружение последовать ее примеру и заказать для себя фрагменты статуи в виде бюста философа.
Сразу же после смерти императрицы и прихода к власти Павла I все изображения Вольтера были убраны в кладовые дворца, а частью по распоряжению монарха уничтожены.
Современников поражали особенно живые глаза гудоновских портретов. В ранних работах скульптор по образцу античных памятников лепил их без зрачков. В позднейших портретах он сильно углубляет глазные впадины, особенно на месте зрачка. Световой эффект оказывался настолько четким, что живописец Грез при виде бюста Вольтера решил, что зрачок в нем вставной, из какого-то самоцвета.
В свою очередь, Роден утверждал, что Гудон лучше любого живописца передавал прозрачность зрачка. Он особенно подчеркивал: «Взгляд для него – больше половины экспрессии. Во взоре он разгадывал душу».
* * *
В еще только намечающейся истории русского собирательства одна из совсем не проявленных страниц – источники появления вещей. Для И. Е. Гринева первые приобретения связаны с некогда знаменитым, а теперь полностью забытым Леонтьевским переулком.
Москва начала ХХ века в части антикварной торговли не могла соперничать с Петербургом: ни богатых магазинов, ни рекламных проспектов, ни откликов в печати. Все сосредоточивалось в небольших лавках, где царила особая атмосфера. Просто «старина» – мебель, посуда, картины, ткани, бронза, старое платье, мрамор, рукоделье располагались как в жилом доме, в том мнимом беспорядке, который оставлял посетителю возможность поисков и открытий. Более того, антикварные лавки теснились друг около друга, не боясь конкуренции, как бы втягивая возможного покупателя в единый круг интересов. В Леон-тьевском переулке их было около десятка.
Среди записок Ивана Егоровича сохранились визитные карточки Петра Алексеевича Голованова, располагавшегося со своей торговлей в доме № 1, Петрова и Байкова в соседнем доме № 3, Александра Николаевича Еркалова, члена Общества любителей нумизматики, что не мешало ему в магазине под номером 11 торговать гравюрами и миниатюрами, Василия Ильича Петрова из дома № 17, а в доме № 12 располагались целых два магазинчика – Ильи Петровича Бирчанского и «Антикварий» Я. И. Черномордика. Но наибольший интерес для собирателя представляли два угловых магазина – со стороны Большой Никитской и Тверской.
