Ознакомительная версия.
Парадная столовая в Архангельском по виду меньше всего отвечала своему прямому назначению. Впрочем, обеды и ужины в ней даже при Николае Борисовиче устраивались редко, разве что во время приема особо важных персон, домашние же собирались на трапезы в другой комнате, а сюда заглядывали лишь иногда. Потолок и стены здесь покрыты желто-розовой гризайлью со стилизованными изображениями египетских богов, вздыбленных коней, бычьих рогов и орлиных крыльев, оскаленных звериных морд, мечей, корон, скипетров и держав. Среди прочих фантастических существ особенно выделяется Анубис с головой шакала, который, по верованиям египтян, направлял умерших на суд Осириса. Рядом с ним навеки застыли Гор с головой сокола, бог мудрости Тот с длинным клювом ибиса, сфинксы и священные жуки-скарабеи – отделка странная, но лишь на первый взгляд, ведь в русском интерьере начала XIX века царил ампир с его армейско-имперской тематикой и элементами мертвых культур. К столовой примыкала буфетная, куда выходили не только двери, но и большое окно в стене. По обе стороны оконного проема стояли высокие канделябры в виде колонн с черными, сильно вытянутыми фигурами египтянок. Экзотика продолжалась во фреске, помещенной на задней стене буфетной так, что взгляду обедающих открывались картины столь же необычные, как и весь декор комнаты: минареты, обелиск, пальмы и иные «нерусские» детали на фоне мертвенно-бледного неба. Художник, выполнявший эту роспись, представлял пейзаж, которого никогда не видел, а хозяин, разместив произведение искусства таким оригинальным образом, скрыл от гостей банальную подсобку и вместе с тем по-новому подчеркнул связь дворца с природой. Фреску, кроме канделябров, обрамляли 2 деревянные колонны с капителями в виде нераспустившихся лотоса. Такие опоры, по представлению резчика, некогда поддерживали своды египетских храмов.
В поварне. Иллюстрация к «Всеобщему и полному домоводству» В. А. Левшина, 1795 год
Буфетная не была приспособлена для стряпни, готовые блюда приносили сюда из поварни, куда, в свою очередь, многое попадало из ледника. Описание этих полезных сооружений можно найти во «Всеобщем и полном домоводстве», которое к удовольствию своих соотечественников в 1795 году составил публицист В. А. Левшин: «Ледник, есть место выкопанное в земле, которое во время зимы набивают льдом и снегом. Ставят оный в месте сухом, выкапывают для сего яму круглую, оканчивающуюся подобием сахарной головы… Поварня не должна быть от дому отдалена. Надобно в ней быть очагу кирпичному, с хорошею трубою, колодцем, если можно с каменным бассейнцем или водоемцем для мытья, и прочими выгодностями, по состоянию дома и пространству здания. Близ поварни, или в самых стенах ея, надобно делать погребок для хранения зеленей и корней поваренных и чулан».
Проходя, вернее, пробегая через колоннаду из кухонного флигеля во дворец, слуги приносили в буфетную кушанья и затем подавали их через окно, дабы не оскорбить гостей своим мужицким видом. Стола в этом изысканном помещении не было, но ради праздника его приносили из семейной столовой. Во время званых обедов слух высокородной публики услаждала музыка – крепостной оркестр скрывался за балюстрадой на хорах, поднятых под самый потолок.
В русских усадьбах конца XVIII – начала XIX века мирно сосуществовали такие противоречивые явления, как интимность и репрезентативность. В душах помещиков того времени сознание долга сливалось с чувством свободы и, судя по буфетной, от одного до другого был один шаг, но сделать его мог только господин. Тем не менее владелец поместья, каким бы богатым и знатным он ни был, даже в сельской идиллии не мог позволить себе полной свободы и покоя. Усадебная жизнь в ту пору била ключом. Погруженный в хозяйство, отягощенный заботами о домочадцах, приживалах, вынужденный присматривать за многочисленной челядью, хозяин должен был поддерживать знакомство с соседями, ездить в гости и приглашать к себе. Скопление большого числа людей требовало многих, причем весьма разнообразных помещений. Их устройство в Архангельском, как и всюду в подмосковных усадьбах, подчинялось правилам, которые еще во времена Екатерины Великой были зафиксированы в изданиях, подобных «Всеобщему и полному домоводству» Левшина.
Драгоценная посуда в Парадной столовой никогда не использовалась по прямому назначению
О том, что Парадной столовой почти не пользовались по назначению, свидетельствует ее современное убранство, сложившееся при потомках Николая Борисовича. Главным украшением комнаты уже тогда служила не мебель, и даже не живопись, а керамика, в том числе и фаянс, сделанный на Архангельском фаянсовом заводе. Создавая собственные и, стоит отметить, очень неплохие изделия, для своей коллекции князь многое покупал за границей. Его керамическое собрание составляли старинные китайские и японские тарелки, огромные восточные вазы, сервизы из тончайшего, расписанного пастушками фарфора, которые были заказаны в Саксонии на Майсенской мануфактуре в бытность Юсупова гостем прусского короля. Яркой живописной композицией привлекает майоликовое блюдо «Битва гигантов», выполненное итальянскими мастерами в XVI веке. Русские керамисты работали не так виртуозно, хотя некоторые вещи, особенно доставленные в усадьбу с завода Гребенщикова или Императорского фарфорового завода, все же удостоились внимания Николая Борисовича.
Купающаяся Афродита. Мраморная скульптура, приобретенная князем специально для Парадной столовой, XVIII век
Из ранней мебели интересны дубовые буфеты «англицкой» работы с очаровательными фарфоровыми вставками, в рисунке которых легко узнается манера Веджвуда. В последние годы жизни князь распорядился заполнить простенки между окнами зеркалами, а под ними расставить консольные столики из чинары, опирающиеся на массивные львиные лапы.
Блюдо с росписью «Битва гигантов». Майолика из фондов музея-усадьбы «Архангельское»
Немного позже, приблизительно в 1860-х годах, в Парадной столовой появилась березовая мебель и ряды стульев с прорезными спинками и плетеными сиденьями из камыша доныне стоят вдоль стен. Поскольку комната служила еще и музеем, ее освещение было тщательно продумано. Днем ее заливал свет, свободно проникавший через большие окна. Вечерами на смену солнечным лучам приходило пламя сотен свечей из 4 позолоченных люстр с легким хрустальным убором. И то и другое позволяло в подробностях рассмотреть огромное полотно «Триумф Клавдия, победителя карфагенян» кисти известного живописца-историка Габриэля Франсуа Дуайена. В свое время сюда же поместили еще одну историческую картину – портрет Бориса Николаевича Юсупова, сына старого князя, которого француз Жан Антуан Гро изобразил на коне и в татарском платье. Впоследствии она перекочевала в Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, но в Архангельском осталась копия. Прекрасно выполненная, своеобразная и до сих пор яркая, эта картина так и висит на прежнем месте, напоминая о восточных корнях рода Юсуповых.
Театр, который построил Гонзага
Просвещенный XVIII век иногда называют эпохой игр и пустых забав. Мнение спорное, но все же отчасти верное, особенно если вспомнить жизнь в усадьбах, подобных Архангельскому. Пышные торжества не только раскрывали перед обществом содержимое кошелька хозяина, что считалось важным для получения должности, но и позволяло заводить нужные знакомства, что для той же цели было еще важнее. Поскольку на таких мероприятиях появлялись и государи, к их организации нужно было относиться очень серьезно. Между тем это никого не тяготило, ведь праздником, по сути, являлась уже сама подготовка. Накануне парк, залы и коридоры дома наполнялись радостными криками, смехом, шутками, а в назначенный день (а то и в течение целой недели) вместе с господами разрешалось повеселиться и дворовым.
Не будет ошибкой предположить, что сначала Голицын, а затем и Юсупов по примеру соседей устраивали в такие дни аллею игр, размещая на широкой просеке всевозможные качели, карусели, площадки для кеглей и крокета, который в те времена именовался малией. Летом, пока дамы катались на лодках, кавалеры стреляли по мишеням из луков или ружей. Охота в тогдашнем Подмосковье достигала невиданных масштабов, но в архивах Архангельского о ней сведений нет. Зимой еще со времен Елизаветы высокородная публика любила кататься с ледяных гор, в некоторых усадьбах подобные сооружения начинались от балкона второго этажа.
Московские вельможи старались обойти друг друга в грандиозности праздников, может быть, взяв за образец некоего помещика, «задавшего у себя 18 балов подряд, с фейерверками и музыкой такой громкой, что окрестные фабрики перестали работать, ибо рабочие все ночи напролет отплясывали рядом в садах. Игуменья ближнего монастыря не могла справиться со своими монахинями, которые вместо заутрени стояли на стенах, глядя на салют, слушая цыган и рожки».
Ознакомительная версия.
