Фестиваль был отменен за два дня до начала. По неизвестной причине (скорее всего, из желания схлопотать лишнюю благодарность или просто «подстраховаться») ногинские компаньоны принесли всю фестивальную документацию первому секретарю Московского городского комитета комсомола, некоему Борцову. Ознакомившисъ со списком участников, Борцов выразил удивление: «Фестиваль во-кально-инструментальных ансамблей? Что-то не знаю я ни одного из этих коллективов... Вот, скажем, „Кон-Тики" — откуда ансамбль?» — «Из 1-го Медицинского института...» Немедленно последовал звонок в комитет комсомола института. Местные ребята то ли испугались голоса из заоблачных высей, то ли в самом деле были не в курсе, но помощнику Борцова они сообщили, что ничего о «Кон-Тики» не знают. «Вот видите, товарищи, даже в родном институте о ваших ансамблях не слыхивали, а вы их на фестиваль! Нет, такого фестиваля я разрешить не могу»*.
* Я не думаю, что первый секретарь был искренен в своей неосведомленности. В списке присутствовали достаточно известные группы, включая «Машину времени». По-видимому, это и испугало, заставив разыграть маленький спектакль.
Обидно было то, что его разрешения и не требовалось, необходимости идти и «согласовывать» что-либо не было никакой. Но раз уж шеф столичного комсомола запретил, пригородные активисты не могли ослушаться.
Приятно было узнать все это вечером по телефону. Часть групп удалось предупредить об отмене буквально за считанные часы до отхода их поездов. Часть не удалось — они были уже в пути. Коллеги из журнала «Студенческий меридиан» помогли организовать «альтернативную» площадку: 300-местный конференц-зал на 20-м этаже издательства «Молодая гвардия». И эта траурная церемония по несбывшемуся фестивалю, приютившая проигравших и неудачников, неожиданно вылилась в один из лучших рок-концертов, какие когда-либо знала Москва. Беспечная столица наконец-то увидела и услышала то, о чем и мечтать не могла, — советскую «новую волну».
История появления «Аквариума» на фестивале примерно такова: поскольку все более или менее известные ленинградские группы того времени («Земляне», «Россияне», «Аргонавты») были достаточно ужасны, пришлось спросить Андрея Макаревича как эксперта по Питеру («Машина времени» ездила туда почти каждый месяц), нет ли там чего- нибудь малоизвестного и оригинального. «Пожалуй, только „Аквариум", — ответил он. — Это такие красивые акустические песни, с флейтой и виолончелью... Тексты интересные. Скорее, философские». Не могу сказать, что рекомендация очень вдохновляла, но я позвонил лидеру «Аквариума» Борису Гребенщикову и спросил его прямо: «Что вы играете?» В ответ он начал перечислять фаворитов и направления и, в частности, упомянул Лу Рида*.
* Американский автор-исполнитель, в прошлом лидер декадентской группы «Вельвет андеграунд», одной из провозвестниц панк-рока.
Первый раз в жизни я услышал имя Лу Рида из уст отечественного рок-музыканта. Это интриговало, и вопрос был решен: «Все в порядке, Борис, покупайте билеты...»
На сцену вышло шесть человек лет двадцати пяти-двадцати шести: Боря с гитарой, ритм-секция, виолончелист, флейтист и фаготист. Одеты были они довольно мило и неряшливо — старые джинсы, майки, мятые пиджаки. На сцене держались свободно — хихикали, пританцовывали, о чем-то болтали друг с другом. Когда певец, настроив гитару, надел узкие черные очки, зал затаил дыхание: все это становилось похожим на пресловутый «панк»... «Наш ансамбль состоит при Доме культуры металлического завода. Мы играем для рабочих. И им эта музыка нравится», — с этого предисловия началось выступление. Теперь можно было загибать пальцы и считать влияния: «разговорный» дилановский фолк-рок и грациозные песенки в духе Кэта Стивенса, изматывающий монотонный рок а-ля «Вельвет андеграунд» и психоделические заппаобразные скетчи... Даже одна замечательная, мелодичная средневековая баллада на оригинальные стихи Томаса Мэллори. Я сразу распознал братьев по духу: на сцене толпилась группа просвещенных рок-фанов, и это было прекрасно. Ибо их откровенная эклектика казалась намного веселее и позитивнее, чем строгая глухота большинства рок-групп. «Аквариум» открывал новый мир массе людей (включая музыкантов), которая имела более чем смутные представления о той части рока, что находилась за пределами сферы влияния «Битлз» и «прогрессивного рока». Но еще важнее было другое — слова песен. С одной стороны, они были талантливы и поэтично написаны, не хуже, чем у Макаревича. Множество красивых образов вроде:
Мне кажется, я узнаю себя
В том мальчике, читающем стихи.
Он стрелки сжал рукой,
Чтоб не кончалась ночь,
И кровь течет с руки.
С другой — они были больше похожи именно на рок-лирику, так, как я ее понимал: приземленную, ироничную, с нормальными разговорными речевыми оборотами. Первым, что «Аквариум» спел, был «Блюз простого человека»:
Вчера я шел домой,
Кругом была весна.
Его я встретил на углу
И в нем не понял ни хрена.
Спросил он — быть или не быть?
А я сказал: иди ты на!..
Ого! Грубоватый сленг Гребенщикова услаждал слух, как хор ангелов. Наконец-то я слышал по-русски то, о чем так давно читал по-английски. Конечно, влияния — Дилана, Рида, Моррисона — были вновь достаточно очевидны, но это были правильные влияния! «Аквариум» закончил выступление песней «Видел ли ты летающую тарелку?» с финальной фразой:
Если б тарелкой был я,
То над Петрозаводском
Не стал бы летать никогда.
Так состоялся первый большой выход в люди «Аквариума» — группы, во многом «сделавшей» 80-е годы в советском роке. Я был счастлив, имея на руках новое дитя (скорее, «трудного подростка»). Зал был озадачен... Подошли неожиданно повеселевшие люди из Ногинска: «Если бы эта группа выступала на фестивале, у нас были бы большие неприятности...».
«Сиполи» играли последними. История с их приглашением была похожей и даже еще более смутной, чем с «Аквариумом». Рижский приятель, светский бродяга и диск-жокей Карлис сказал: «Это хорошая группа. Просто отличная группа», — и не смог ничего объяснить конкретно. Выбор пал на «Сиполи» по двум причинам: во-первых, почти все латышские рок-группы («Кредо», «Ливы», «Инверсия» и другие) я послушал тем летом на фестивале в Лиепае, и они не произвели большого впечатления. Во-вторых, витал слух, что какая-то из песен «Сиполи» вызвала скандал на республиканском радио*,
* Как впоследствии выяснилось» история приключилась с песней «Гарлем» на стихи Ленгстона Хьюза. Там была строчка о том, что «опять в магазинах подорожали продукты». Мнительное местное руководство приняло ее на свой счет.
а это уже что-то обещало...
Латыши сыграли короткую программу — три или четыре номера — и поставили зал на уши. Это был исключительно заводной ритм-энд-блюз, но с совершенно необычными вокальными аранжировками (два мужских голоса и один женский) и мелодическими линиями, которые больше напоминали Вайля или Орфа, чем негритянскую традицию. Их последний номер, «Хэй- хэй блюз», пронесся над залом как смерч. Стремительный, напряженный и какой-то по-сумасшедшему радостный, он прекрасно суммировал общее настроение и стал достойным финалом всего концерта. Нельзя сказать, что музыка «Сиполи» (кстати, это значит «луковицы» в переводе с латышского) имела прямое отношение к «новой волне», но она была энергична и оригинальна, а эти качества, как известно, никогда не выходят из моды.
Когда я познакомился ближе с Мартином Браунсом — маниакальным пианистом и певцом «Луковиц», — то оказалось, что он закончил отделение композиции Латвийской консерватории и занимается в основном сочинением музыки к театральным постановкам и кинофильмам. Это было удивительно: как человек, получив академическое образование, смог остаться настоящим рокером — искренним и непосредственным?! Единственное, в чем ему бесспорно помог диплом, это в «заминании» скандалов. Довольно часто эксцентричный и своенравный Браунс оказывался в конфликтных ситуациях, и всякий раз фраза о том, что он выпускник консерватории и член Союза композиторов, оказывала магическое успокаивающее воздействие на чиновников. «Довольно противный опыт», — признавался он потом.
Концерт не имел «отрицательных последствий», а в недалеком будущем уже светило новое, абсолютно грандиозное мероприятие.
Если спросить у нашего рок-народа, какое было главное событие в истории советского рока, многие наверняка ответят — фестиваль «Тбилиси-80». Скорее всего, это и в самом деле так. Это был самый большой и представительный из всех рок-фестивалей.
В Тбилиси играли группы из филармоний, ресторанов, домов культуры и чистый «андерграунд» — группы из Москвы и Ленинграда, Прибалтики, Украины, Кавказа и Средней Азии (не было только Сибири). В какой-то из западных статей «Весенние ритмы» (официальное название фестиваля) сравнили с Вудстоком. Ничего похожего: фестиваль проходил девять дней в марте, в плохую погоду, в концертном зале Грузинской филармонии (около двух тысяч мест, кажется) и в присутствии жюри, которое оценивало выступления (представляете себе жюри в Вудстоке?). Была лишь одна черта сходства: оба фестиваля стали славными кульминациями породивших их движений — американской «контркультуры» и советского «неофициального рока» — и одновременно началом их коммерческого перерождения.
